Вторжение

Поэтому вовсе не случайно в этике Уильяма Оккама нравственным может быть признано только то, что согласуется с совестью личности.

Кстати, вы знаете, в тех метаморфозах, в кои ввергли меня ломехузы, засунув в электронное чудовище, я был и вами, товарищ Сталин.

— Понравилось? — спросил, усмехнувшись, Иосиф Виссарионович.

— Нет, — искренне признался писатель. — Слишком много власти. Ведь любая она, даже столь малая, что имеется у меня сейчас, великое бремя. И я понял уже давно: только тот, кому власть в тягость, для кого власть суть бремя, имеет на нее право. Вы тяготились властью, товарищ Сталин?

При этих смелых словах писатель испытующе глянул в тигриные глаза вождя. Впрочем, сочинитель никогда не испытывал ни малейшего страха при общении с вождем, хотя и позволял себе в разговоре резкие на его счет суждения. Правда, это касалось периода 1879–1953 годов и относилось к деяниям земного Сталина, к чему и у Сталина звездного отношение было критическим.

— Еще как, понимаешь, тяготился! — живо воскликнул Иосиф Виссарионович. — Конечно, я хотел власти, не без того… Но вы должны, коль взялись разобраться в феномене товарища Сталина, обязаны всегда помнить, что товарищ Сталин не брал власть! Власть ему дали, как даст ее в декабре уже нынешнего года Михаилу Горбачеву Съезд народных депутатов. А потом меня подталкивали к укреплению этой власти и люди, и обстоятельства, создаваемые опять же, понимаешь, теми или иными людьми, неважно.

— А вокруг Президента разве нет самых разных людей? — обеспокоенно спросил Станислав Гагарин.

— Есть, и с полярными взглядами… В этом таится главная опасность для страны. Каким будет поворот винта — сказать вам не имею права.

— Спасибо и на том, что иногда приоткрываете завесу времени, — сказал писатель. — То ли от общения с вами, то ли помудрел от бесконечных предательств, но теперь даже мысли сотрудников научаюсь читать…

«И часто попадаю впросак, — с горечью подумал председатель «Отечества», глядя, как мерседес вкатил в открытые ворота и остановился перед симпатичной виллой, полузакрытой от наблюдателей с улицы высокими и объемистыми в стволе платанами. — Кто сейчас в очереди на предательство? Любимый мой зять Николай Юсов, уже клявшийся в преданности Дима Лысенков, Вадим Казаков, редактор Люба Антипова, художник Васильев или верный соратник и коллега Юрий Никитин… Время покажет… Но почему я вспомнил именно этих?»

Вера, сидевшая в мерседесе слева, уже выпорхнула, будто молодая козочка, из автомобиля, а Станислав Гагарин сидел неподвижно и спокойно ждал, когда приблизится человек, медленно идущий от виллы.

Писатель узнал в нем уже того мафиозного президента, которого показал ему в самолете товарищ Сталин.

XLVI. АВТОМАТ КАЛАШНИКОВА МОНСТРАМ НЕ ПОМЕХА

— Вы любите свою жену? — спросил Станислава Гагарина хозяин виллы, на которую привезли его на белом мерседесе.

Он уже представился писателю.

— Знаете, — сказал доцент Головко, по кличке Старик, глава криминального сообщества, — мне говорил о вас товарищ Сталин… И даже если хотите, рекомендовал на роль идеолога в новой структуре власти, которую мы создадим вместе с вождем.

«Не может этого быть!» — едва не воскликнул писатель. И год тому назад он так бы и сделал. Только в последнее время научился скрывать чувства, как говорится, считал до десяти, прежде чем принять решение да и просто выразить отношение к событию или полученной информации.

«Товарищ Сталин не мог отдать меня этому мафиози, — соображал Станислав Гагарин. — Хотя… Видимо, это был некий ход с его стороны. Ведь он рассказывал мне о встрече со Стариком, о намерении столкнуть мафию с агентурой Конструкторов Зла. Надо с умным видом кивать, поддакивать, не изрекая ничего определенного. Авось, сей доцент не умеет читать мыслей и подрасскажет нам нечто».

— Да-да, конечно, — отозвался Станислав Гагарин, и Головко принялся излагать соображения о возведении идеологической надстройки над преступно-экономическим оазисом.

Суть размышлений Старика сводилась к тому, что среди массы людей существуют особые личности, психика которых отождествляется с коллективной психикой. Такому отождествлению соответствует симптом богоподобия, но только возведенный в иерархию. Подобная личность по праву считает себя счастливым обладателем великой, единой Истины, которую ей и надлежит открыть, обладателем того конечного знания, в котором спасение человечества.