— Яковлевич…
— У Евгения Михалыча в аспирантах?
— Ага…
— Сочувствую… — и, повернувшись к студентам, сказал: — Пошли в дом, пацаны, гостям всегда рады. Пообедаем, а там и банька приспеет.
Все двинулись к дому. От поленницы, широко улыбаясь, шел Гонтарь. С Андреем Степановичем они встретились, как старые друзья, долго жали друг другу руки, обменивались обычными в таких случаях фразами. Но Павел вдруг почувствовал какую-то натянутость между ними. На крыльцо вышла Ольга Филипповна, проговорила:
— Обед на столе, а они еще и рук не помыли…
Дочь хозяев Гонтарь усадил рядом с собой. Стеснительно помявшись, студенты расселись у противоположного конца стола. Трудная дорога здорово их протрясла, а потому смущались они не долго, вскоре налегли на таежные деликатесы.
Гонтарь больше говорил, чем ел. Он был в ударе. Шутки и всевозможные истории так и сыпались из него. Выглядел он весьма эффектно; подчеркнутая небрежность в одежде, — заношенная рубаха, выцветшие до белизны джинсы, — странно контрастировали с тонким, интеллигентным лицом, аккуратной бородкой, и благородной проседью в черных волосах. И все же, несмотря на седину, он выглядел на десяток лет моложе своего возраста. Павел заметил, что, разговаривая, он вроде бы обращается ко всем, а на самом деле — к одной хозяйской дочке. Похоже, не врут сплетники, что у него в каждой экспедиции случаются скоротечные романы то со студентками, то с таежными красавицами. Хозяин тоже заметил столь недвусмысленный интерес Гонтаря к своей дочке, а потому все больше и больше хмурился. Наконец он решил оборвать светскую болтовню:
— Ты, Евгений Михалыч, куда маршруты направишь?
— Куда-нибудь направлю, — беззаботно протянул Гонтарь. Мозолить глаза тебе здесь не будем. Завтра отдохнем денек, осмотримся, и вперед, по горам, по долам… Леночка вот обещала маралов показать завтра. Неужели так близко к кордону подходят? Как, Леночка, маралы наверняка будут?
— Я же говорю, покажу, значит покажу…
Она вскинула огромные глазищи с чуть заметной раскосинкой, и Павел впервые разглядел ее лицо, будто выхваченное из темноты светом глаз. Он поразился необычной ее красоте. Широкий, чистый лоб, тонкий, прямой носик, нежные детские губы и маленький острый подбородок. Из-за широко расставленных глаз лицо казалось детски наивным и милым. Такие лица не подвержены годам. Женщины с такого типа лицами даже в преклонном возрасте выглядят юными девушками.
— Ну, кто первый в баню? — весело осведомился Андрей Степанович?
Это вывело Павла из ступора, в котором он пребывал несколько минут. Оказывается, он не слышал, о чем шла речь после маралов, все это время он смотрел на Лену.
— А мы, старики, да Павел Яковлевич, и двинем, — воскликнул Гонтарь. — Мальчишки ведь не понимают толка в хорошей русской бане…
Солнце закатывалось за хребты, студенты пели у костра под гитару мужественные песни, Гонтарь куда-то исчез, а Павлу вдруг стало тоскливо. Он поднялся с травы и побрел по берегу речки, грустно размышляя о своей жизни. Совсем незаметное детство, с нуждой, с зарабатыванием денег во время каникул на одежонку к школе. Разве что в Сыпчугуре было весело и ярко, да еще в Курае, но Курай помнился плохо. Где он только не подрабатывал! И на ошкуривании бревен на лесоскладе, и на кирпичном заводе. Лучше всего было в орсе, там было сытно, кроме денег за разгрузку, кладовщицы еще и продуктов давали за ударный воскресный труд. Потому как те вагоны, которые приходили в субботу и воскресенье, разгружать было некому; штатные орсовские грузчики обычно до понедельника теряли способность ориентироваться во времени и пространстве. Их заменяли старший брат Павла с двумя друзьями, да Павел, которого поначалу брать не хотели, но вскоре поняли, что он, пятнадцатилетний парнишка, по силе чуть ли не превосходит девятнадцатилетних парней. К тому времени у него был уже богатый опыт занятий с гирями и гантелями, и он уже сделал пару кругов возле городского спорткомплекса. Проще говоря, спортзала, пристроившегося с краешку к стадиону. Однако уставал Павел на разгрузке так, что с трудом добирался до постели. Ненужная ему учеба в техникуме, где его преследовал постоянный страх лишиться двадцатирублевой стипендии, которую назначал в конце каждого месяца классный руководитель по итогам прошедшего месяца. Наверное, потому Павел и учился хорошо. Потом армия. Два тусклых и никчемных года, проведенных в заштатной роте ПВО, среди древней радиотехники. Там он впервые чуть не убил человека, от злости, от обиды, и оттого, что ничего этому человеку не сделал, но он почему-то прицепился именно к нему, к Павлу. Издевался и унижал, самоутверждаясь за счет безответного первогодка… Потом целый год операций и бесконечной, изнуряющей боли. И, наконец, Университет. Мечта детства, вернее, с начала восьмого класса он начал подумывать о биофаке Университета, прикинув со всех сторон, какая работа может позволить бродить по лесам. Однако родителям было наплевать на его мечту, не смог он их убедить, что он, троечник, сможет поступить в Университет. Действительно, в школе он учился плохо, видимо потому, что прочитал все три городские библиотеки. В восьмом классе он взялся за учебу, и интеллект быстро восполнил пробелы в знаниях. К тому времени и брат, и старшая сестра уже учились в вузах, и на Павла навалились все четверо, уговаривая, что главное специальность получить, а потом и о высшем образовании можно подумать. Его упорно запихивали в ПТУ. И он сдался. Но когда пошел сдавать документы, назло всем свернул в техникум. К удивлению и отца, и матери, вступительные экзамены сдал на пятерки. Только за изложение получил тройку. Вот так его мечта и отодвинулась на четыре года. В Университете времени хватало только на учебу и тренировки. В аспирантах у Гонтаря, тоже бесконечная работа. Время для тренировок в спортзале теперь приходилось отрывать от сна. Слава богу, что спортзал собственный, никто не спрашивает, кто это там гремит железом в полночь? Он чувствовал, что давно идет по краю, нервы натянуты до предела, того и гляди, грянет нервное истощение, и снова болезнь, немощь. Экспедиция для него — отдых. И вот, темно-синие глаза с чуть заметной раскосинкой… Оказалось, он совсем не разбирается в женщинах, он даже не знает, как и о чем с ними говорить. Те три или четыре раскованные студентки, которые его откровенно соблазнили, когда он еще жил в общаге, ничему его не научили, получили от него то, что хотели, да и оставили в покое, ничему не научив, разве что разным изощренным позам. Одна, правда, упорно набивалась потом в жены, но Павел представил свою жизнь рядом с ней, и ему сразу стало тухло.
Сквозь легкий ропот речного течения Павел уловил тихий разговор. Машинально сделав еще шаг, увидел Гонтаря и Лену. Что-то остро кольнуло в груди. Гонтарь был похож на напыжевшегося петуха, обхаживающего курочку. Павел повернулся, и торопливо зашагал прочь, скорее, чтобы не видеть. Лучше бы и не знать ничего… В палатке, раздеваясь и заползая в спальный мешок, рычал в полголоса:
— Тоже мне, Ромео… Развезло старого пня… — он тогда еще и предположить не мог к а к его развезет при виде Люсеньки.
Наверное, и правда, нервное истощение в сочетании с хор-рошим ударом головой о бревно, сделали его писателем и форменным влюбленным Ромео?
Павел уже засыпал, когда пришел Гонтарь. Повздыхав, повозившись, Гонтарь окликнул его:
ebooksa