— Везде есть, а у вас нет?.. — недоверчиво пробурчал еще не остывший Задорожний. — Парня в самоход, в магазин гоняли… А вдруг бы попался?
— Не твое дело! — вдруг взорвался Никанор.
Задорожний пожал плечами, и принялся равнодушно жевать сало с хлебом.
— Погоди, Никанор, — вмешался Павел. — Во-первых, салагам положено, а во-вторых, я его послал, я его в случае чего и прикрою. Он нам купил, что нам надо было, но и свои, с его призыва, скинулись. Так что, всем хорошо. У нас порядки идиотские; в увольнительные не отпускают во избежание пьянок и ЧП.
Хмель пошел по жилам, нервы размякли. Никанор принялся разливать по второй. Лаук серьезно проговорил:
— Котофеичу не наливай. Он пьяный дурной…
— Что, правда? — изумился Задорожний.
— Конечно, — серьезно проговорил Лаук, нарезая колбасу ломтями. — Прошлый раз Никанор ему на палец в стакане налил, так он три часа по казарме носился, на всех кидался. Командир за ним с пистолетом бегал. Думал, сбесился.
Лаук сунул Котофеичу в пасть добрый шмат колбасы. Сквасив брезгливую физиономию, кот из вежливости сжевал ломоть. После чего из любопытства сунул нос в стакан Павла. Павел подхватил стакан, сказал:
— Еще чего… Потом штаны зашивай после твоих когтей…
Похоже, хохлы поверили, что кот — законченный алкаш. Котофеич не обиделся, прилег на плащ-палатке, равнодушно глядя желтыми глазищами на сало и колбасу. Он давно уже отвык от цивилизованной пищи.
Задорожний спросил:
— Кто сало солил?
— Я, — мотнул большим, размякшим и раскрасневшимся лицом Никанор.
— Что, в расположении есть свинарник?
— А как же. И свиней взвод… — проворчал Лаук. — Если роту не считать…
— Ладно. Если старшина будет колоть свинью, засолю сало по-хохляцки.
Никанор разлил по третьей. В голове у Павла уже основательно шумело, веки отяжелели, давала о себе знать бессонная ночь. Осушив стакан, Кузьменко мечтательно проговорил:
— Осенью в отпуск бы съездить…
— Ага, съездишь… — саркастически засмеялся Лаук. — В наших ротах только стукачи в отпуска ездят.