— Со здоровьем-то как?
— Все нормально.
— А у кого лечились? Может, я вам кого порекомендую? У меня в мединституте знакомых полно…
— Да нет, спасибо… Я по самой современной методике лечусь; дозированной физической нагрузкой.
— Ну что ж, удачи вам…
После летней сессии Батышев сам пригласил Павла в экспедицию. Это была удача, под его руководством делать курсовую работу. В экспедицию, которая планировалась всего на месяц, они пошли вчетвером; сам Батышев, два его аспиранта, и единственный студент — Павел.
Батышеву захотелось забористую статейку в научный журнал жахнуть, ну, а аспиранты для диссертаций материалы собирали. В то время Павел еще не знал, что большинство профессоров сами статей не пишут, их пишут аспиранты за скромную честь быть соавтором профессора. Один Батышев сам писал свои статьи, и упрямо не лез в соавторы. А некоторые расторопные аспиранты сами предлагали.
Когда собирались, Батышев, с сияющим, помолодевшим лицом, говорил:
— Эх, ребята! В какие места идем! Тайга — нога человеческая не ступала… Я там лет двадцать назад был, и всю жизнь мечтал снова побывать… Там, по долинам речек, флора и фауна равнин проникает далеко в горы, и все перемешалось в таком невыразимом беспорядке… Такие там сложные биоценозы, просто рай для экологов…
До устья речки добирались на машине. Пока сгружали лодку, таскали снаряжение, загружались, профессор был весел и возбужден больше всех. Больше всех суетился, покрикивал, что на него совсем не было похоже. Видно было, что ему не терпится погрузиться в места первой своей экспедиции.
Они шли вверх по течению бесноватой горной речки в глубь безлюдного таежного района. Доцветал июнь. Тайга благоухала молодыми травами. Пожалуй, июнь, это единственное время, когда даже пихтовая хвоя теряет свой мрачный темно-зеленый цвет, выбрасывая молодые светло-зеленые побеги. Вода слепила игрой солнечных зайчиков. Проклятые комары, обычно отравляющие любование красотами июньской тайги, не доставали на скоростной лодке. Комаров не было, но не было и красоты.
Буквально после часа хода, лес по берегам речки исчез. Берега, от уреза воды и выше, до того уровня, куда она добирается весной, были усеяны ободранными, измочаленными трупами деревьев. В прозрачной воде то и дело мелькали топляки. Они лежали на дне жуткими, черными утопленниками, и прозрачные струи играли легкими узорами светотени на них, на песке вокруг них… Как это напоминало Павлу его родной Оленгуй! Наверняка и налимы в этой речке есть. Сыпчугур… Наверное, умерло давно это село… Ведь жители тем и жили, что тайгу рубили, а больше там делать нечего. Был поселок призрак и километрах в двадцати от его родного Урмана. Тоже там находился леспромхоз, а когда тайгу вокруг вырубили, издалека лес возить на переработку стало невыгодно, так и умер поселок.
Профессор сидел на крышке форпика нахохлившись, словно старый ворон, и смотрел на бегущие назад берега. На лице его было такое выражение, будто он пришел к себе домой и обнаружил всю свою семью зверски замученной, валяющейся в крови. И он еще не понимает, явь это, или кошмар, и еще не в состоянии поверить, что кто-то мог совершить такое бессмысленное убийство. Изредка он повторял, как испорченная пластинка:
— Вот тебе и сравнил… Вот тебе и изменения за двадцать лет… Вот тебе и сукцессия…
Олег не выдержал, проговорил:
— Арнольд Осипович! Ну не может же быть такого, чтобы на протяжении всей реки тайгу извели!
— Может, Олеженька, может… На этих склонах естественным путем лес никак возродиться не сможет, начнутся оползни, обнажатся материковые породы… Вот те и сложные биоценозы… Вся наша страна, сплошной оползень… — вдруг задумчиво выговорил он. — Сколько живу, столько и помню, будто все с грохотом катится в тартарары. И в умах, и душах людей тоже какой-то оползень… Будто в тридцатых годах гигантским напряжением сил воздвигли могучую машину, потом еще поднатужились, будто отряд диверсантов перед броском, — бросили все лишнее, пристрелили раненых, — но броска не получилось. И вот могучая машина, построенная для какой-то грандиозной цели, теперь медленно разваливается, сползает в какую-то историческую яму…
Береговые склоны были буквально ободраны, и, изрезанные промоинами, белели выходами иссушенной на солнце каменистой породы, будто ребрами, жутко напоминая костяк животного, обглоданного на чудовищном пиру какой-то дикой орды. Картина побоища тянулась километр за километром, и казалось, конца ей не будет, до самого края Земли не осталось ни единого живого дерева.
— Это называется, молевый сплав леса… — проговорил Батышев. — Подобного варварства уже лет сто нет ни в единой стране мира, даже самой лесистой.
После этого он замолчал. Молчал на походе, молчал на ночлегах. Когда вечером приставали к берегу, он сам готовил еду на костре, быстро ужинал и уползал в палатку. Его молчание угнетало Павла, рождало почему-то чувство вины. Перед кем?.. За что?.. И еще ощущение собственной ничтожности, перед силой, которая вывернула наизнанку реку. Она ж и по его жизни может так же пройтись…
ebooksa