Наконец Томас открыл одну из камер и с выжидающим видом остановился.
— Спасибо, — сказала она и, взглянув в его глаза, вдруг обнаружила, что на самом деле они светло-карие и что в них теплится неожиданный огонек сострадания.
— Я подожду вас снаружи, мисс. — Голос у него оказался по-юношески высоким, не идущим такому массивному грубому телу.
Кивнув, Элиза зашла внутрь, и дверь камеры мягко и аккуратно закрылась за ней.
Гаррисон Торн сидел в углу, съежившись и отвернув лицо к стене. Она видела лишь гриву всклокоченных золотистых волос, и к горлу ее подступил тяжелый комок. Ей показалось, что ничего не изменилось.
Затем мужчина, которого она знала как своего напарника и друга, взглянул через плечо, и видимость эта тут же рухнула.
Элиза зажмурилась, вспоминая, каким Гаррисон был раньше: высокий, полный сил и энтузиазма, чертовски хороший игрок в карты, мужчина, которого хотелось целовать. Потом она открыла глаза и столкнулась с реальностью, которой столько времени избегала.
Прежде чем министерство нашло его и упрятало в Бедлам, он отсутствовал целую неделю. С тех пор она видела его впервые.
— Гаррисон?
Ее собственный голос вдруг показался ей чужим. Пустым. Исполненным скорби. Почему она не пренебрегла тогда приказом министерства, как делала много раз, и не пришла просто навестить его? Ответ был ей хорошо известен: она боялась именно
Глаза Гаррисона, когда-то карие с зеленью, такими и остались, но сейчас его взгляд постоянно двигался, бегая по углам комнаты. Его густая и спутанная борода разрослась — возможно, потому что он непрерывно шевелился и его трудно было побрить. Его длинные сильные пальцы находились во рту, и в тех местах, где он кусал их, выступила кровь. Не успев сообразить, что делает, Элиза бросилась вперед и обняла его. Крайне непрофессионально, но вокруг не было никого, кто мог бы заметить это. «Прости меня, Гарри, — говорили эти объятия; по крайней мере, она на это надеялась. — Пожалуйста, прости меня, Гарри».
Господи, каким же худым был Гаррисон, кожа да кости, и это при том, что всего восемь месяцев назад он обладал завидной крепкой мускулатурой. Он позволил обнимать себя всего секунду, а затем резко отпрянул назад, и его жесткая борода царапнула ее по щеке. Тот Гаррисон, которого знала она, всегда очень привередливо относился буквально ко всему, особенно к своей внешности. Усы его всегда были аккуратно навощены, а воротничок — тщательно накрахмален. «Одежда может красить человека, — однажды сказал он ей в ответ на колкости в отношении его щепетильности в этом вопросе, — но в полевых условиях, Лиззи, добрую службу сослужит мужская удаль, хорошенько приправленная учтивостью». Когда он подмигнул ей, как это сохранилось у нее в памяти, она подумала о своей женственности. Это напомнило ей, как Гаррисон умел пользоваться своими достоинствами, данными ему от Бога. «Открывая свои двери, сердца и умы, люди отдают предпочтение принцам перед нищими. Попробуй запомнить это, моя дорогая Лиззи».
Гаррисон в его нынешнем состоянии, казалось, был раздавлен.
Незнакомец забился в угол и принялся внимательно рассматривать потолок. Из горла его вырывался странный глухой мяукающий звук, как у потерявшегося котенка. Сначала он был едва уловим, но стал громче, когда Гаррисон начал раскачиваться взад-вперед. Элиза старалась успокоить его, как она вела бы себя с небольшим зверьком. Если это его состояние считалось лучшим, у нее не было ни малейшего желания стать свидетельницей худшего.
— Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиззи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?
При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахмурился.
— Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил старается зацепиться за ускользающие подробности прошлого.
В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.
Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нерешительный и мягкий жест.
— Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Знаешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.