— Не пью, — совсем уже холодно повторил Лаврин. — Молока дай.
Корчмари помрачнели. Лаврин привык к такому приему: где это видано — чтоб здоровый мужик и не пил? Но он-то знал, как важно летописцу сохранять ясность ума и твердость руки — не менее важно, чем воину. Понаписываешь чего на хмельную голову, а потом окажется, что все это тебе спьяну привиделось — перед людьми потом стыдно, а то еще, бывало, и поверят… В глубине души Лаврин подозревал, что своим появлением в народных пересудах мавки и прочая нечисть обязаны именно хватившим лишку летописцам…
Посидел он еще, молока теплого попил, и уже совсем темно стало, когда дверь шумно распахнулась, и в корчму ввалился давешний мужичок — растрепавшийся, раскрасневшийся, с безумными глазами и расхристанным воротом.
— Корчмарь! — завопил он с порога. — Корчма-арь! Пива!!!
Повторять не пришлось. Засуетились, забегали. Подсунули было лавку, но мужичок не присел — выхватил из протянутых рук полную кружку, выпил залпом.
— Дивное пиво у тебя… дивное! — промямлил он, не глядя бросил на прилавок горсть монет и, шатаясь, побрел назад.
— Эй, сударь! — крикнул ему вслед младший. — Так что, был в оболони? Мавку видел?
Мужичок остановился в дверях, полуобернулся через плечо, так, что видать было только один хитрый глаз, хихикнул. И — поминай как звали.
Корчмари со значением помолчали. Лаврин чесал затылок.
— Дела-а… — протянул старший и принялся протирать опустевшую кружку.
Лаврин бросил взгляд за окно. Тьма стала непроглядной — глаз выколи.
— А что, далеко ли до оболони? — спросил наконец.
— К западу две версты.
Лаврин промолчал. Искушение было сильным. По крайней мере, он воочию видел, что с оболони все-таки возвращаются. Правда, нельзя было утверждать с уверенностью, что давешний мужичок до нее добрался. Может, все это время в десяти шагах от корчмы пролежал рожей в грязи. Хотя нет, грязи-то на его физии Лаврин не заметил, да и на одежде тоже…
Лаврин встал, нарочито решительно, чтобы самому не передумать.
— Пивка, — тут же предложил младший корчмарь. Лаврин отмахнулся.
— Ночка-то лунная, — многозначительно проговорил старший.
— Вижу, — сказал Лаврин и вышел вон.
Ночка выдалась не только лунная, но и весьма прохладная — пришлось поплотнее запахнуть тулуп. Дело шло к осени, ветерок резво гнал по небу мелкие вихрастые тучи, гнул верхушки деревьев. А еще — тянул с запада тухловатым запашком болот. Самая пора с мавками знакомиться — они такие ночки страсть как любят.
Дорога на запад была широкая, но заброшенная — видать, раньше, пока река не заболотилась, тут торговый тракт проходил. Лаврин шагал быстро, что-то про себя насвистывая. Вокруг ни души, даже зверье ночное сидело тихо — еще не наступила его пора, к полуночи дело только шло. Лишь ветер баловался в ветках да шаги Лаврина шуршали в сухой траве.