Доктор тотчас закатал девушке рукав и ввел лекарство. Несчастная поникла, но санитары тотчас взяли ее из моих рук и скрылись.
– Разрешите представиться, доктор Сьюард, – отрекомендовался новый гость, поправляя – впрочем, без особого успеха – помятый и испорченный костюм. Доктор извинился и нагнулся, чтобы поправить порванные брюки. Что-то скрипнуло.
– Видно, земля попала в сустав, – сконфуженно пробормотал гость, – прошу прощения за причиненные неудобства. Эта пациентка никогда не доставляла нам хлопот. Но спешу вас уверить, такое больше не повторится.
Он еще щебетал, провожаемый по лестнице мною и Луминицей. Но я, признаться, не слишком слушал его.
– Кто эта девушка? – спросил я, перебивая бесконечную трескотню доктора.
– Моя пациентка, – отозвался тот. – Очень сложный и деликатный случай.
– Нет, я хотел бы знать имя, – проговорил я.
Доктор виновато улыбнулся, извиняясь за необходимость хранить врачебную тайну.
– Ах, милый доктор, – защебетала моя сестра, и я сам удивился, насколько точно Луминица научилась за последние дни подражать очаровательно дерзкой манере мисс Вестенра, – неужели вы не скажете нам даже ее имя. Я хотела бы навестить бедняжку завтра в вашей лечебнице и даже не знаю, как к ней обратиться.
Доктор смутился под огненным взглядом Луминицы. Попав под чары ее модной болезни и черных глаз, несчастный доктор так и ел мою сестру взглядом, но я сделал вид, что не замечаю этого, позволив Луминице узнать то, что мне нужно.
– Вы можете звать ее мисс Вильгельмина. Но она настаивает, чтобы ее называли просто мисс Мина.
– Мисс Мина Мюррей? – воскликнули в одно мгновение я и Луминица.
– Вы слышали эту ужасную историю? – раздосадованный, что так нелепо проболтался, буркнул доктор, но Луминица одарила его такой улыбкой, что несчастный тотчас забыл свою досаду.
Какая буря гнева поднялась во мне при этих словах. Даже мучительное чувство вины померкло перед нею. За историю с лордом Годалмингом я мог укорять только себя, Джонатан лишь воспользовался моей ошибкой, чтобы получить выгоду. Но бедная мисс Мина, запертая в лечебнице для душевнобольных только потому, что не желает терпеть металл в своем теле! Это было гадко, подло, низко, недостойно джентльмена!
Я пообещал доктору навестить его лечебницу вместе с сестрой, и мы простились. Луминица, непривычно задумчивая, пошла к себе, а я, мучимый самыми страшными и горькими чувствами, сел за свои записки. Пусть они сохранят для меня самого все те чувства, что сейчас владеют мною, чтобы не позволить времени сгладить их, а душе успокоиться. Потому что Джонатан Харкер – о, как ясно вижу я это теперь – Джонатан Харкер, тот, кого я когда-то называл другом, подлый и бесчестный человек.
Я высказал ему это в лицо. Не думая ни о чем, не считаясь с той властью, что волею случая – хотя нет, не случай обошелся со мной так дурно – приобрел надо мной Джонатан. Я просто высказал ему все, надеясь, что он, как человек, в котором осталась хоть капля гордости и чести, потребует от меня сатисфакции. Но Харкер вновь поразил меня, заставив устыдиться собственной провинциальной слепоты. Однако я забегаю вперед, что неудивительно в моем состоянии. Мысли мои путаются, и не будь я потомком рода Дракул, возможно, уже стал бы постояльцем добрейшего доктора Сьюарда. Опишу все по порядку.
Сегодня, едва Луминица закончила одеваться, мы с ней, оставив с выздоравливающей Виорикой рассерженную и изнывающую от скуки Флорику, отправились навестить нашего соседа и новую знакомую. Каково же было мое удивление, когда у ворот лечебницы я увидел знакомую паровую карету.
Сдержав гнев, я поздоровался с доктором, который больше внимания уделял Луминице. Она была очаровательна в новой лавандовой шляпке, так выгодно оттенявшей черноту ее длинных, причудливо уложенных кос. И я невольно порадовался, что сестра сумеет помочь мне избавиться от присутствия доктора, когда я захочу поговорить с бедной мисс Миной или самим Харкером, который, я был уверен, находился где-то в доме. Возможно – с нею, завершая последние приготовления к тому, чтобы навсегда сломать самое суть этой милой и кроткой девушки, соединив ее тело с ненавистной машиной.
От этих мыслей все внутри перевернулось. Рука моя, поддерживавшая руку сестры, дрогнула. Луминица посмотрела на меня таким глубоким, сочувственным взглядом, что я понял – она и сама всю ночь думала над словами Вильгельмины, сопоставляя с тем, что мы слышали от Харкера и в салонах.