Джеймса Линдена, выбравшего путь добродетели, Лавиния любить не хотела.
7
Леди Лавиния Мелфорд намочила полотенце холодной водой, прижала к лицу, к шее, потом немного полежала с полотенцем на глазах, чтобы не было видно следов слез.
Если бы они с Джеймсом поженились и Агнесс приехала к ним после пансиона, Лавиния могла бы вывозить ее в свет, одевать как куколку и очень придирчиво подошла бы к вопросу выбора жениха, достойного такого чуда, как Агнесс…
Агнесс. Как Лавинии хотелось заполучить ее к себе. Воспитанницей. Компаньонкой. Кем угодно.
Но теперь этот солнечный лучик освещает унылые комнаты пастората. И, возможно, поселил радость жизни в сердце преподобного Линдена. Такая юная девочка, на которую легко повлиять…
Что ж, Агнесс, останемся пока друзьями. Что ты от меня хотела? Чтобы я выручила эту отвратительную Милли? Я выручу. Не только ради тебя, но и не для того, чтобы спасти ее: уж очень отвратительны мне законы, по которым живет деревенщина… Я – леди Мелфорд. Для меня их законы не существуют. Да и вообще законов, которым я подчиняюсь, не так уж много. Я заплатила за эту привилегию. Дорого заплатила.
– Грейс! – Она нетерпеливо позвонила в колокольчик, и камеристка появилась за считаные секунды. – Соберите мне корзину для пикника. Положите туда веджвудовский сервиз.
– Тот самый? – Камеристка заморгала.
– Да. И велите Бартоломью, чтобы заложил мне фаэтон. Я поведу его сама.
– Ваша милость собирается на пикник?
Лавиния усмехнулась.
– Моя милость собирается на свадебный завтрак. Поздний, – добавила она.
8
Мистер Холлоустэп осмотрел творение рук своих и пришел к выводу, что оно хорошо. Два соломенных чучела, привязанные спина к спине, восседали на тачке. Будущее их ожидало недолгое и уж точно незавидное, о чем можно было судить по каплям льняного масла, сверкавшим на их ребристых боках. Кострище будет по высшему разряду, такое, чтобы даже в Лондоне увидели его марево. Зачем дожидаться дня Гая Фокса, если выдался подходящий и, главное, поучительный повод для веселья? Правда, двор у старой Пэдлок такой тесный, что свинье негде развернуться, и от костра рукой подать до ее крыши, но кто виноват, если искры попадут на солому? А если солома вспыхнет – что ж, туда ей и дорога. Все равно черная да осклизлая, в ней, поди, кроты уже завелись.
Вытащив свечу из наспех выскобленной репы, он обернулся к приятелям, и те ободряюще загоготали. Поддержать мистера Холлоустэпа пришли не только знакомые с ближайших ферм, но и друзья-боксеры из Лидса, которых легко можно было опознать по сплющенным носам и синякам всех оттенков радуги.
Да, веселье намечалось знатное. Топорики глухо выстукивали марш на мозговых костях. Головы кружились от пива и праведности. Это была не месть, а заслуженное наказание для грешников – так выходило со слов ученого джентльмена. Пожалуй, никогда прежде им не доводилось приносить обществу столько блага, да еще в такой приятной обстановке.
И лишь одна деталь мешала окончательному торжеству.
Ставни.
Окна зажмурились, но не испуганно, а как будто мечтательно. Блеклый свет, что сочился через зазоры в ставнях, то и дело закрывали тени, но скользили они чересчур небрежно, хотя здравый смысл подсказывал, что они должны метаться. Странновато все это. Не по-людски. А когда из комнат на первом этаже донесся смех, причем без единой истерической нотки, вразумители переглянулись. Что они там, с ума посходили? Или веселятся? (Что опять же подтверждало первую версию.)