Полезный Груз

Есть люди, которые не отчаиваются никогда. Все остальные отчаиваются часто, бросают дело, оставляют работу незаконченной. Не сработало с первого раза – бросил. Не сложилось – впал в уныние.

Сильные чувства – а отчаяние чувство сильное – поляризируют человечество, деля его на две категории, например: людей, способных на добрые дела, и людей на таковые не способных; людей, жадных и нежадных; гордых и негордых.

Но все это несерьезно, иллюзия, игра слов, домыслы праздных лентяев, потому что на самом деле все люди делятся на Буржей и Ельников.

Ельники живут как придется, где придется, где нет буржеского запрета на ельническое проживание. Хлеб добывают направленным поиском, иногда просят милостыню на улицах, реже – воруют, еще реже грабят.

Буржи живут по сложным, абсурдным законам, за вялое следование которым им выделяется буржеским социумом постель с бельем в одном и том же месте всякую ночь, еда рыночная и кооперативная, одежда, соответствующая телесным пропорциям, и доступ к коммунальным удобствам – к воде в неограниченных количествах, в том числе горячей, к электрической плите для приготовления пищи, теплу зимой, прохладе летом, щеткам-расческам-бритвам-полотенцам. Большинство удобных для жилья территорий планеты захвачено буржами. Ельников на этих территориях терпят неохотно, и ельник сто раз подумает, прежде чем открыть какую-нибудь дверь в мире буржей. В дом ли, в книжную ли лавку, в заведение – это все равно. Могут обругать, выгнать, а ежели не очень брезгливые буржи попадутся, то и побить могут. А от побоев приключаются неприятности, которые поправить сложно – буржи медицину монополизировали, всё время лечатся, на ельников лекарей не хватает. Некоторые ельники пользуются так называемыми народными средствами, но это на любителя. Некоторые поправляются, но неизвестно от средств ли, или сами по себе, а некоторые подыхают.

Милостыня происходит от слова милость, а с милостью в мире буржей не то чтоб через край. Буржи не менее жадны и скупы, чем ельники, кидают больше мелочь, даже тем, кто место застолбил и от конкурентов отбился и откупился. А уж критики не оберешься – всякий бурж или буржиха непременно скажет, у, пьянь, скотина, шел бы работать, паразит. Буржи любят слово работа и производные от него, и считают, что сами работают, рук не покладая, выматываются на буржеское свое благо, а ельники ленивые, работать не хотят, и следует ельникам с буржей брать пример, если они желают стать настоящими людьми, а не оставаться тем, что они есть. Быть людьми, в смысле буржами, важно и почетно. Так они, буржи, думают.

Некогда модное среди буржей слово «труд» употреблялось редко. Слово «работа» почти полностью его вытеснило. Слово «труженик», примененное к конторному работнику, вызывает кривые усмешки у самих буржей.

…Даже по ельническим понятиям Жимо был человек неприхотливый.

Завтрак – дело важное, но чревато трениями и требованиями, переходящими в драку, а Жимо драк не любил, и предпочитал обходиться без завтрака. Заодно это освобождало его от необходимости запасаться провизией с вечера. А то ведь насобираешь вечером, потом прикорнешь – а глаз не сомкнуть, то крысы посягают, реже бродячие собаки, то вдруг кто-то из соседей-ельников полуночничает, как какой-нибудь колдун-алхимик, и тоже норовит присвоить что-нибудь из провианта.

Обед – другое дело, каждый за себя, где раздобыл, там и поглощай. С ужином по-разному – поужинать хочется за час до зыбкого сна, желательно там же, где спишь – но не всегда это удается.

В другой, предыдущей, буржеской по сути жизни Жимо ел сытно, спал крепко, и пил много вина. Так ему казалось. В ельническом существовании не пил совсем. Некоторые ельники пьют, но это лишнее напряжение, и очень сказывается на общем состоянии. Доброго вина или коньяку не всегда раздобудешь, а так – страшнейшее пойло хлебают, кто с ханыгами из буржей, а кто-то умудряется сам покупать – морды и носы пухнут, башки болят, руки трясутся. Не дело это.

У всякого человека есть увлечения, слабости, милые сердцу привычки.

Страстишка, не страсть, была у Жимо – чтение. Тоже связано с напряжением, но дело того стоит. Чем в свободное время лясы точить с поселянами, у которых мозги распыленные, а мысли только о себе, лучше уединиться и погрузиться в другую эпоху, или беседовать односторенне с каким-нибудь мыслителем забубенным из пылью покрытых веков. Библиотеку содержать при себе, правда, хлопотно. Пятнадцатью книгами располагал Жимо, и таскал он их за собой в мешке всегда, вместе с остальными пожитками – второй курткой, вторыми штанами, запасной парой трусов, тремя парами носков, и кучей ненужного хлама, который нужно было бы выбросить, но жалко. Могуч инстинкт собственности. Ну, летом еще ничего, а с осени и до весны очень хлопотно – норовят книжки вместе с хламом украсть на отопление, потому что холодно, греться надо, а не книжки читать; подумаешь, грамотей!

А дополнительные хлопоты с книгами такие: есть, к примеру, первые два тома трилогии Альбера де Лагранжа о семействе Борджиа, очень интересно. Хочется узнать, что там было дальше с веселой семейкой, а третий том отсутствует. Накопил Жимо денег на третий том, у букиниста должен наличествовать. Правдами и неправдами три купюры в пластиковом пакете спрятаны за подкладкой. Пластик для того, чтобы не покрылась валюта плесенью и не пропахла Авдеевкой. В сам магазин не пустят. Нужно скаута вербовать. К старикам и старухам обращаться противно – злые, и соображают плохо, только время зазря уходит. К молодежи обратиться не успеваешь – либо смеются и спешат, либо ругаются и спешат, либо просто спешат, игнорируют. Следовало выбрать среди буржей среднего возраста особу женского пола, одетую средне, у которой не написано на лице, что она под бременем страшнейших своих проблем всех возненавидела. Особенно которые в вязаных беретах – к ним не суйся, у тех самое тяжелое бремя, самые страшные проблемы. Нашел одну, без берета, не очень спешащую по важным делам, как раз возле лавки букиниста. Обратился вежливо. Она долго хмурилась, терла щеку рукой в синтетической, под черную кожу, перчатке, потом брезгливо взяла протянутые купюры, поморщилась, и зашла в магазин. Некоторое время там пребывала, и вышла с книгой, и протянула книгу Жимо; сказала, неумело улыбнувшись: «Ну, вот, читай, всего хорошего», и пошла себе, своим бескорыстным поступком в некоторой степени удовлетворенная.

Жимо не рассердился, но очень расстроился – книга была не Лагранж, а монография Иосифа Шапиро о Медичи. Очевидно, женщина и букинист вдвоем посовещались и решили, что это примерно то, что он, Жимо, хочет. Жимо даже, собравшись с духом, зашел в магазин, но охранник сразу его развернул обратно к двери. Жимо показывал ему книгу и объяснял, что ему нужен Лагранж, а охранник говорил, «Да, да, папаня, иди, иди», и вытеснил Жимо на тротуар.

Монография о Медичи оказалась скверно написанной, читать тяжело и скучно, хотя тема интересная.

А другая проблема – дальнозоркость. Что-то рано для дальнозоркости. По подсчетам Жимо ему было лет тридцать восемь или тридцать девять. Но, возможно, образ жизни повлиял. Если свет вечерний, то как придвигаешь книгу к глазам, так буквы и расплываются, мутятся, а отодвигаешь – слишком мелко.

Ну, понятное дело, нужны очки. Но очки дорого стоят, добудешь – спиздят и продадут, как только увидят ельника в очках, причем не обязательно сами ельники – буржи тоже не побрезгуют. Очки ведь – стекло, пластик, и немного металла, запахи к ним не липнут, помыл, почистил – как новые стали.

Поэтому читать можно только при дневном свете. Но дневной свет – время занятое добычей пропитания. Вечером читать приятнее, но – свет тусклый от свечки, если свечка есть, а с лампочками – отдельная история. В Авдеевке светят по ночам фонари, и несколько лет назад два умельца приноравливались делать отвод от сети. Первый был очень знающий, умелый, бывший инженер-электрик на хорошем счету, важный. Всем собравшимся вокруг объяснил про проводку, высоковольтность, запараллеливание, и синусоиду. Слушали внимательно, многого не поняли, и кивали головами уважительно. Вооружившись персональным инструментом, он приступил к делу, и минут через десять его убило током. Второй был молчалив, и отвод сделал только себе и тем, кто с ним поделился частью имущества. Через месяц приехали блюстители на вуатюрах, отводные провода повырывали, лампочки разбили – а лампочку нынче не запросто раздобудешь, подъезды запираются, чтобы буржи не сердились.

И тем не менее Жимо умудрялся читать, ухватывать час-полтора, либо перед полуднем, либо перед сумерками, и раздражался, когда читать становилось трудно из-за тускнеющего света. Читал тихо вслух, медленно, вникая.