Человек - не животное, но чадо Божье, он в силах вынести тяжесть свободы. Не надо приписывать мне, Перетто, веру в добродетель вместо веры в Бога, нечего прельщать счастьем да спокойствием, да побрякушками земными, ибо веет, веет от всего этого дух диавольский, дух распада... Каждый может выбрать свой нужник, строить свою иерархию жалких земных ценностей, но кто дал тебе право
На кладбище к нему подошёл мессир Дамиани. Сказал, что вчера его весьма настойчиво расспрашивали о нём, а сегодня Бернардо сказал, что любопытствующий оказался папским легатом-визитатором. "Оказался, кивнул головой Вианданте. Я знаком с его братом, кардиналом Амброзиано. Тот меня однажды раздел догола, - Вианданте усмехнулся при этом, показавшимся таким далёким, воспоминании, - а этот - ничего, просто взглядом смерил. Глаза у братьев похожи. Тяжёлые, умные..."
Он тяжело вздохнул. "Я дал о вас блестящий отзыв, и Клезио тоже..." Инквизитор махнул рукой. "Донна Мирелли сказала, что вы приобрели книги во Флоренции. Правда ли?" Мессир Винченцо странно посмотрел на него, но, увидев, что тот и впрямь не хочет говорить о визитаторе, подтвердил слова донны Альбины.
- Как только закончу дело бесовских содомитов, загляну посмотреть.
Толпа на похоронах безмолвствовала. За прошедшие полгода, и Вианданте теперь отметил это, город изменился, точнее, изменился подбор лиц толпы. Простолюдины были словно опьянены запахом снега, преддверием Рождества и казались помолодевшими. Исчезли многие, в ком он с первого взгляда распознал ведьмовство, жулье и шарлатанство, оставшиеся поутихли, в их глазах поселился страх. При встрече они ему кланялись с подобострастным почтением и боязливостью укрощённой собаки, перешёптывались за спиной. Для пополанов же он стал кумиром, предметом восторгов и поклонения. Никто из собравшихся не требовал немедленной расправы, - все понимали, что мессир Империали вовсе не для того почтил своим присутствием похороны несчастных детей, чтобы выпустить из тюрьмы их убийц. Некоторые молча припадали к его ризам, кто-то осторожно поинтересовался - когда казнят негодяев? "По завершении следствия".
Эту ночь после похорон Вианданте провёл почти без сна, на коленях, в молитвах и скорбных размышлениях. Ему было послано просимое им вразумление, и теперь он просил Господа только об укреплении души, да понесёт она смиренно боль нового понимания, боль измены. Что ж, Господь тоже знал боль предательства, терпел скорби, - и он вытерпит всё... Уснул Вианданте под утро, а по пробуждении ощутил милость Божью - благодать Господня утишила его муку и успокоила его. Сила Святого Духа почивала на нём, он думал об Учителе лишь с тихой печалью и состраданием.
Боль ушла.
Допросы продолжались две недели, инквизитор брезгливо выслушивал от прокурора их подробности. Пасколи под пыткой сказал всё, и его показания подтвердили остальные, Винебальдо молчал. Отстранённо и спокойно держался Бранкалеоне. Под давлением показаний сотоварищей признал обвинение, и не просил ни снисхождения, ни смягчения наказания. Зато допросы Диосиоконте буквально истерзали Леваро. Воплям, истерикам и мольбам о помиловании не было конца. Ничтожный червяк припадал с ногам иногда заходившего в каземат Вианданте, неудержимо рыдая и оглашая подвал истошными криками.
Инкизитор был непреклонен. При этом, к изумлению Элиа, проявил интерес к пыткам, и с неподдельным любопытством поинтересовался: задница этого молодого содомита столь же изъедена оспой, как и физиономия? Узнав, что в отличие от лица, она гладкая, пришёл в новое недоумение. Что это за люди, зад которых краше их рожи?
Прокурор же после первой недели допросов поинтересовался у инквизитора:
- Может, все-таки сохранить мерзавцу жизнь? - вопрос Элиа был задан после очередного допроса в то время, когда они перекусывали на скамье Трибунала, задан лениво и вяло. - Он кается, говорит, что осознал греховность пути, на который его увлёк Пасколи, просит снисхождения...
Вианданте слегка передернуло.
- Элиа?! Ты болен? Гуманист в Трибунале! Чума в городе! Сходи на кладбище - посиди у трех свежих могил! Там и прояви человеколюбие. Помилуй мы мерзавца - нас самих завтра заживо спалят - и правильно сделают. Не говоря уже о том, что держать эту бабу с драным задом в каземате - весьма накладно. Обгадит каземат. Бедного Подснежника ему не жалко! Только от сифилитика с учёным идиотом избавились, так теперь засранца кормить? Воспалилось, что ли, милосердие?
Прокурор не воспринял упрёк.
- Причём тут милосердие... - он посмотрел на тарелку, решая, начать ли с жареной говядины или с сыра, потом решительно надкусил кусок горгонзоллы. - Надоел он мне просто до рвоты.
Инквизитор успокоился и через стакан, наполненный кьянти, посмотрел на свет, струящийся из окна.Философично пояснил:
- Последняя тайна судьбы скрыта от нас, дорогой Элиа, и потому к каждому, наверное, должно относиться как к брату во Христе, который может спастись. Но этот негодяй, уже арестованный, скрыл местопребывание детей. Если бы не он, они могли быть спасены. С себя я вины не снимаю, но моя тупость, как некая умственная ограниченность, есть грех моего личного несовершенства, но она не есть зло. Даже Аквинат с этим не спорил бы. Мерзавец же проявил упорство во лжи и обманул Инквизицию. Покайся он год назад из-за осознания мерзости совершаемого им - это было бы очищением. Донеси на себя и дружков в Трибунал - был бы помилован. Но покаяние под угрозой костра -это не покаяние. Он опоздал.
Про себя Джеронимо подумал, Перетто Мантуано ошибался не во всем. Доказать бессмертие души столь же невозможно, как и логически обосновать ее смертность. Но тому, кто не верит в Вечность - нечего бояться ада. Отправляя мерзавца на костер, инквизитор посылал Диосиоконте - по вере его - не в ад, но в гроб. Не на вечные муки, но в никуда и в ничто. Это и было единственное милосердие, какого фенхель в глазах Империали заслуживал. Про себя же Вианданте искренне, по вере своей, пожелал негодяю попасть прямо к дьяволу в ад - на раскаленную сковородку.. На ту же, где пребывал Помпонацци. "Еще огня, Пьоттино!"
Милосердие... Вьянданте было жаль задушенных и оскверненных. Жалеть душителей и осквернителей он не умел.
Перед концом дознания Трибунал имел повод повеселиться. Праздник устроил Тимотео Бари, выкативший дружкам бочонок вина и зажаривший жирного поросёнка. Он говорил о себе словами библейской Рахили: "Вот, Господь снял мой позор". Жена Тимотео наконец-то произвела на свет наследника, о чём, как узнал мессир Империали, тот уже перестал и мечтать. Однако предположение Вианданте о том, что брак синьора Бари был бесплоден, оказалось ошибочным, ибо, как просветил его Элиа, за семь лет супружества Тимотео умудрился стать отцом пяти дочерей.