В шхадулах имелось множество помещений для различных целей – библиотеки, учебные классы, залы для проведения общественных совещаний и даже небольшие комфортабельные комнаты, где мог собираться узкий круг старейшин. В одну из таких меня с Себастиной и привели. Комната была отделана деревянными панелями светлых тонов, меж коих прямо в стенах имелись книжные шкафы. Множество столов и кресел стояли в беспорядке тут и там, жарко горел камин, окна лишь угадывались за плотными портьерами.
Ближе к камину в сдвинутых креслах сидели диваллы. При нашем появлении стоявший дотоле гомон стих.
– Мое почтение. Мошре Бернштейн, я услышал радостную весть, вы закончили перевод.
С нашей прошлой встречи самашиит словно постарел лет на пятнадцать, похудел, сморщился, потемнел, и эмоции его соответствовали облику.
– Закончил, но никакой радости в том нет. Грядущий день готовит нам великую беду.
– Мой текст, – попросил я, – пожалуйста, у меня почти не осталось времени.
Старики молча собрали бумаги, которые дотоле изучали, и передали их мне.
Признаться, мною владело такое нетерпение, что глаза пристали к бумаге немедля, но как следует вчитаться не дали – послышались полные волнения возгласы:
– Что нам делать?!
– Мы обречены…
– Прекратите, почтенные, – попросил я, – вы не обречены, пока не сдались. А вы не сдались, если учесть, что все стражи диаспоры проснулись и патрулируют гетто. Я вижу, что вы готовы сражаться, даже понимая, что противник необорим. Это хорошо.
– Но что нам все-таки делать?! – спросил один из диваллов.
– Вы уже все сделали, почтенные, – ответил я, указывая на бумаги, – вы поделились своими сокровенными секретами, своим знанием со мной, а уж дальше позвольте принимать решения тому, кто был для этого рожден, – тэнкрису. Всего наилучшего, молитесь за меня, ибо если я оплошаю, в целом мире не останется места, где вы смогли бы спрятаться. Всего наилучшего.
Покидая Ишкер-Самашу, я невольно задумался – может, стоило рассказать им о найденных детях? – однако решил все же повременить с этим. Самашииты были уверены, что близится Конец Времен, не стоило выдавать им еще одну порцию убийственных новостей так сразу.
По дороге обратно я с жадностью изучал перевод, составленный Ицбахом Бернштейном, перечитывал его раз за разом, чтобы каждое слово оттиснулось в мозгу огненными знаками, а когда наконец покинул стимер, передал бумаги Себастине, и она их подожгла.
– Ну, что там было, шеф? Что-то жуткое?
– И да, и нет, – ответил я, потирая заболевшие глаза. – Гелион Бернштейн изводил свою кровь, чтобы выписывать на стенах камеры безумно жуткие предзнаменования. В основном он просто вопил о грядущей гибели мира. Лично для меня все это не имеет значения, однако, к счастью, одержимый оставил описание ритуала возрождения своего мучителя. Того самого, о котором не знает даже Нэгари Ухру. Бернштейн написал, что для ритуала необходимо «о первый день нового цикла вознести с земли к небесам три столпа чистого света, а в середине промеж них восславить Кахранолтара молитвенным речитативом, попутно принося ему обильные жертвы». Никакой больше конкретики. По завершении ритуала процесс возрождения будет запущен, но для восстановления божества в полной мощи необходимо скормить ему много, много, много больше душ.
– «Много» – это сколько, шеф?
– Если я правильно понял, чем больше, тем лучше. Кахранолтар при возрождении пожрет все живое вокруг, дабы восстановить свою духовную мощь и набрать как можно больше сил в самом начале. В прошлом он был настолько сильным богом, что пожирал других. Помню, какой ужас испытывал перед Драконом Времени Гоханраталу. И знаешь, что меня во всем этом очень пугает?
– Да уж догадался, – мрачно ответил Адольф. – Такому здоровяку нужен бо-о-ольшой именинный торт, а этот город как раз сейчас нашпигован разумными существами так, что дальше некуда.