Едва оставшись без провожатых, Ольга яростно зашептала:
– Во что вы меня втянули, фон Рау? Что это за кладбищенский ужас? Почему там все мертвое? И карга эта мерзкая на скамейке…
– Значит, вы тоже видели?
– Шла все время за вами. Вы меня будто на веревке тянули, только не замечали. Хорошо хоть в конце услышали, когда я вопить начала.
– Действительно, неприятное место.
– Неприятное? Да у меня до сих пор поджилки трясутся!
– Я же предлагал – останьтесь в машине. Зачем вы со мной пошли?
– А что мне было – сидеть там одной, как дуре?..
Генрих всмотрелся в ее глаза, в предштормовую синь. Потом притянул Ольгу к себе и обнял. Она, затрепыхавшись, пискнула:
– Пусти, гад!
– Не пущу, пока не успокоишься.
– Я спокойная! Сказала – пусти!
Ольга добавила несколько слов на зимнем наречии. Генрих попросил:
– Потом продиктуете. С переводом. Я запишу.
– Бумага не выдержит.
– Верю. Правда, Ольга, простите. Не хотел вас пугать. Я сам напуган до чертиков.
Она сопела обиженно, но уже не пыталась вырваться. Сумерки украдкой подбирались к крыльцу.
– Сейчас приедем в посольство, – сказал ей Генрих, – попросим водки. Стопку. Или сразу графинчик. Да?
– Угу. Потом позовем медведей.
– Зачем медведей?