Сатья-Юга, день девятый

Телефон превратился в лужицу пластика, которую Маркиз оставил на столе: хоть несколько дней прожить без звонков. Работа предвиделась скучная: восстановить доброе имя мелкому дельцу из Прибалтики, и, что особенно противно, две встречи по литературной части, обе не на Земле. Первого графомана из захолустного мирка Маркиз помнил и презирал, второго предстояло увидеть впервые, и особого рвения Маркиз также не испытывал.

— Душа, сестра моя, мимо нас Проносится цвет и шум, И долог век, и неровен час, И я ничего не прошу. — Плохо, — сказал Маркиз. — Набор слов. — А если следует быть любви, Давай же следовать за Любовью, слепой белизной лавин, Заглядывавшей в глаза. И только в далекий и черный год Тебя попрошу, сестра, Спаси от творящего зло и от Желающего добра.

— А вот это получше. Концовку прочитай еще раз.

— И только в далекий и черный год…

— А, ага, я вот этого не расслышал. Слушай, это ведь не ты написала.

— Конечно, не я, — сказала Марта. — Я это переписала. Ехала в автобусе, а там на окне было написано вот это.

— На стекле?

— Да. Оно постоянно запотевало, и на нем проступали буквы. Я дышала на него, чтобы лучше разглядеть. Думала, ты знаешь, чьи стихи…

— Не знаю, — Маркиз уставился в пустоту. — Нет, не знаю.

— Жалко, — сказала Марта. — В интернете не нашла.

Маркиз кивнул и принялся размешивать сахар в чашке.

— Что-то случилось?

— Все хорошо! Прекрасная маркиза! — сделав страшные глаза, пропел он. Голос у него был хриплый, сорванный давным-давно, и любая песня звучала по-пиратски.

А ведь и правда, что случилось, подумал Маркиз. Дышится, как через марлю… И отчего-то до сих пор болит обожженный вчера палец. («Не играй со спичками, — сказала ему тогда дочь. — Хотя ты бы и зажигалкой обжегся…», и они принялись шутить по этому поводу.)

— Все-таки ты мне очень нравишься, — Марта посмотрела на него сквозь стакан. — И шутовство твое, и голос твой, и глаза, и вообще. И то, что ты меня Мартой называешь. Очень-очень жаль, что ты меня разлюбил.

— Страсть как жаль, — кивнул Маркиз. — Но когда я посмотрел на себя в зеркало, то понял — у меня нет шансов.

— Дурак, — сказала Марта. — Хочешь, я уйду в монастырь?

Правый уголок маркизова рта искривился.

— Не знаю. Скорее нет, чем да. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной — не вариант, а с кем другим — прости, не знаю.

— Сотрудника себе склею, — заявила она с решимостью, которая показалась бы искренней любому, не знакомому с Мартой. — Знаешь, какой у меня сотрудник? В профиль — вылитый Габен. Интересный такой…

— Тот очкарик?

Марта расхохоталась. Она умела смеяться всегда, и всегда неожиданно. И почти никогда не плакала.