Запах цветущего кедра

Колюжный встретился с местным олигархом, в общем-то без особых хлопот подрядил у него вертолёт, невзирая на завышенную цену, залог и строгий наказ не совершать ничего криминального с применением летательного аппарата — будто бы опасался за свою репутацию. Пилот был из уволенных военных лётчиков, воевал в Чечне и вначале показался Вячеславу человеком отчаянным и независимым. Они вместе проработали на карте маршрут до Гнилой Прорвы и в тот же день, уже после обеда, вылетели в Усть-Карагач. Приземлились там на полузаброшенном аэродроме, где Бурнашов, чтобы не тратиться на гостиницу, разбил лагерь из двух палаток.

Всё аэродромное хозяйство Усть-Карагача принадлежало теперь МЧС, рейсовые самолёты не летали уже лет двадцать — с тех пор, как закрылся прииск. Земляное лётное поле однажды и навсегда завоевал вездесущий репейник, и начиная с осени, а особенно весной отойти от старого здания аэропорта, не нацепляв прилипчивых коробочек, было невозможно. И рос он здесь настолько высоким, что скрывал с головой человека. Оставались свободными от его засилья лишь небольшой пятачок с бетонной площадкой и две узкие колеи, ведущие к посёлку. Но дежурным в радиорубке был стареющий парашютист лесоохраны, судя по раскосым улыбчивым глазам, из местных туземцев — ясашный. Кирилл Петрович успел щедро угостить десантника, сразу же найти общий язык и провести разведочный опрос, то есть узнать все местные сплетни за последний год. Пенсионер сразу же предупредил, что он — самый счастливый мужик в Усть-Карагаче, поскольку живёт одиноко, давно переселившись на аэродром, в пустующее деревянное здание. Тут он раскопал огород, развёл пасеку, коз, летом косил сено, когда-то отвоевав у репейника лужок, и, несмотря на уединённую жизнь, знал всё, что творится в округе. Каждое утро дежурный носил молоко к магазину, где его продавал, наторговывал себе ровно на пол-литра водки и возвращался на свой безопасный островок, зная, что его никто не потревожит.

— Ясашные — самые счастливые люди на земле, — сразу же заявил он, — потому что у нас нет врагов. А народ, у которого нет врагов, — самый мудрый народ.

После второй бутылки его потянуло на растительную философию, в результате чего Бурнашов узнал, что самая мудрая из трав на земле — лопух, то есть репейник. У него тоже нет врагов, всё живое и неживое состоит в друзьях, поскольку всё, что движется: будь то звери, птицы, люди или даже ветер — помогают лопухам рассеиваться по земле и сохранять свой род.

К общительному и весёлому учёному мужу из Москвы он так проникся, что позволил поставить палатки на своём покосе и порывался сначала на рыбалку, чтоб сварить уху из карагачской нельмы. Хотя сам признался, что у него нет ни сетей, ни даже удочек, а в обласе последний раз сидел ещё в детстве, поскольку всю жизнь летал и прыгал с парашютом. И ещё грозился зарезать козлика, дабы угостить чапсой — шашлыком на вертеле, как делают это исключительно ясашные оленьи люди. Правда, на чапсу берут молочного оленёнка, но за неимением оного, мол, сойдёт и козлик.

И если бы не Сашенька, отнявшая у них третью бутылку и вставшая на защиту козла, точно бы зарезал.

О Рассохине дежурный слышал (помнил ещё старые его геологические подвиги, но живьём не видел), мол, на аэродроме не появлялся, и слышал, говорили, ушёл по Карагачу вместе с Гохманом на моторной лодке. Зато ментовский полковник Галицын заезжал в компании местного прощелыги Скуратенко, интересовался возможностью попутного авиатранспорта на Гнилую. Было это ещё в ледоход, и вертолёт МЧС планировался, чтоб осмотреть ледяные заторы на реке, которые раньше попросту бомбили с воздуха, а с некоторых пор запретили из-за гибели ценной рыбы — той же нельмы. Полковник ждать авиатранспорт не стал, уехал на моторке, и на Карагаче был пойман Дуськой Сысоевой, в прошлом канадской гражданкой и нынешней хозяйкой всех ореховых промыслов.

От дежурного Бурнашов и узнал, что эта заокеанская тварь поставила Скуратенко на жердь за то, что будто изнасиловать хотел, а самого Галицына захватила в плен!

Если раньше в здешних местах девиц кержаки крали, то теперь бабы воруют мужиков, потому что на Гнилой их живёт целый лагерь, по слухам, бывших проституток, по-этому все они страшно красивые и заманчивые. Мол, они-то и воруют мужиков, содержат на положении зверей в зоопарках: садят в железные клетки и всячески издеваются, глумятся. Например, разденутся догола и перед ними ходят, бёдрами виляют, срамные места показывают, дразнят, но даже руками пощупать не дают. И ещё получают от этого удовольствие, извращенки! Верховодит ими Дуська, молодая девка, что явилась сюда из самой Канады. Ведьма форменная, но настолько влекущая и притягательная, что даже успокоенный и счастливый дежурный испытывает волнение и её присутствии, и Скуратенко это понимает. Любой мужик перед ней теряет голову, становится чумной, покорный, готовый исполнить любую её прихоть, и таким образом оказывается в рабской зависимости.

По предположениям вечного дежурного, Рассохин, скорее всего, вслед за Галицыным попал к ней в плен и томится и лагере на Гнилой. Говорят, там уже с десяток таких сидит; начальство милицейское, прокуратура и даже губернатор знают, но никто выручить мужиков не в состоянии. В прошлом году летали туда целой бандой, человек пятнадцать местной милиции и МЧС, но вернулись рваные и драные: будто сумасшедшие эти девки разделись и пошли в атаку в чём мать родила.  Сами менты не рассказывают про свой позор, однако пилоты вертолёта говорили, что половину когтями исцарапали и покусали, другой половине мошонки отбили.

Теперь на Гнилую никто не суётся, так что Бурнашов и вся экспедиция сильно рискует, если отважится полететь на Карагач.

Вертолёт ждали, и в воздухе показалось, что прыгали от радости, но едва Колюжный ступил на землю, как сразу же понял — ссорятся. И тут же сам попал под наезд милицейского потомка.

Вячеслав, как и его родитель, всю жизнь конфликтовал с людьми маленького роста, считал, что они озабочены своей физической невеликостью, страдают комплексом неполноценности, и поэтому относился к коротышам снисходительно. Этот был метр с кепкой, но зато гонору на троих и никакого уважения к старшим, что Колюжного особенно раздражало. Бурнашова он по-соседски звал по прозвищу Сатир или вовсе Кирюха и даже супруге его говорил «ты». Кирилл Петрович почему-то терпел, видимо, чувствовал себя виноватым, что старший Галицын угодил в переплёт, а может, давно свыкся с хамством и никак не реагировал. Короче, Роман чувствовал себя хозяином положения.

— Ты что творишь, финансист хренов?! — тараща круглые совиные глаза, заверещал он. — Бабки дал — и начальник? Или Рассохин — начальник? Так мне до фени! Я на вас положил с прибором! У меня отец пропал! По вашей вине, между прочим!

Последний раз Колюжный дрался в Англии, когда был студентом, и поклялся себе более не применять силы, если пронесёт, если его не отчислят и не посадят по расовым мотивам — сцепились с негром безо всякой мотивации. В порыве ярости Вячеслав, оказывается, ругался по-русски и назвал соперника чуркой драной. Пронесло чудом, из-за неверного перевода ругательств в судебном заседании: растолковали как «расколотые дрова», что вроде было не обидно для негра, заставили заплатить штраф и отпустили. Даже отцу сразу не доложили, и он узнал о конфликте спустя год.

Сейчас ему хотелось дать отпрыску Галицына в оттопыренное ухо, как-то кривовато приросшее к бритому черепу, но за эмоциональной встречей наблюдала жена Бурнашона, Сашенька, нежное юное создание. А потом, за оборзением этого малого стояла уважительная причина — потерявшийся родитель.

— Езжай, ищи отца, — спокойно посоветовал Вячеслав. — Тебя никто не держит.

Роман обескураженно покосился на Бурнашова.

— Сатир, а ты что базарил: денег у тебя нет?! Я бы уже давно на Гнилой Прорве был!

— Ну и дёргай! — озлился тот. — Не теряй времени. Бери лодку, проводника и дуй! А то уже достал за дорогу!