С чисто женской логикой Настя обзывала себя дурой за то, что бог не дал ей мозгов и правильных конечностей, чтобы научиться водить самой машину. Она ведь давно могла позволить себе купить приличное авто и разъезжать сама. При всех своих неоспоримых внешних и бесценных внутренних достоинствах Настя страдала, даже непонятно, как это обозначить, почти абсолютным кретинизмом в осваивании навыков вождения. Она путала педали газа и тормоза, вместо налево смотрела направо, не говоря уж о том, что совершенно не понимала, у какого из движущихся автомобилей есть право преимущественного движения. Скрепкин, зная о её беде, откровенно посмеивался и много раз советовал поступить, как умные люди и заплатить, сколько нужно сверху, за права. Но дело было не в деньгах. Настя сама боялась выехать на сумасшедшие улицы Москвы. При этом ни скорость, ни лихая езда на машине, которую ведёт кто-нибудь другой, её не пугали.
Так вот, будь у неё права, и не пришлось бы тогда Назырову её ждать.
Впрочем, и эту проблему можно было решить. В конце концов, и она худо-бедно научилась бы ездить. Или придумала бы какую-нибудь капризную женскую отговорку, по которой она запрещает сыщику дожидаться её после работы. Вплоть до прекращения доступа к телу. Хотя до тела у них дело ещё не дошло. Но тот час был недалёк. Хуже было другое. Из-за работы в «порту» у Насти для личной жизни практически не оставалось свободного времени. Но это был приличный заработок, и из-за всё тех же проклятых денег терять его она не хотела. Назыров, конечно, всем был хорош, но где была гарантия, что он на всю жизнь. А мысль о том, что можно бросить всё ради любимого, ей и в голову не приходила. За этим будьте любезны к романтикам. В итоге она всё-таки потребовала, чтобы Игнат поклялся, что больше никогда не будет её ждать после работы у библиотеки, когда она потная (враньё!) и грязная (ещё раз враньё!) после уборки уходит домой.
Игнату поклясться в чём-то женщине было раз плюнуть. Его всегда смешило требование клятв вне зависимости от того, от кого оно исходит, и даже в голову не приходило их соблюдать. И это касалось не только клятв женщинам. Он в целом с большой иронией относился к всевозможным ритуалам принесения письменных и словесных обязательств. Даже когда служил в армии, в день принятия присяги не удосужился вместе со всеми хотя бы для вида открывать рот, хотя, не желая неприятностей, бумажку о принятии присяги подписал. И это было более чем странно для человека, работающего в органах. Впрочем, его самого это никак не смущало. Он верил, что, как бы законами не пытались манипулировать, они всё же задумывались для защиты справедливости. Хотя, как известно, дорога в ад тоже вымощена благими намерениями. И поэтому себя Назыров считал не столько стражем закона, сколько справедливости. А клятвы, личные и прилюдные — это или для показухи, или для дураков. Впрочем, что касалось слова, данного Насте, то его сдержать не составляло никакого труда, хотя удивляла Настина настойчивость, а некоторые наблюдения заставляли думать, что библиотека куда более занятное учреждение, чем кажется.
А ещё Кравчук наврала, что по вечерам обычно занята, потому что учится на сисадмина, не всю же жизнь ей полы мыть. Назыров, мягко говоря, не врубился, что это за профессия такая — «сисадмин», а Настя с ноткой превосходства пояснила, что так сокращённо называют системных администраторов. И придумали это не у нас, а за границей. Игнат поблагодарил бога, что название его должности тоже не сократили, а то был бы он «опоттиотпом», то есть оперуполномоченным отдела тяжких и особо тяжких преступлений. Или, скажем, для простоты «опотопом», что и короче, и произносится легче.
А Михалёв меланхолично сидел на толчке и плевал на дверь туалета. Он скрывался от жены. Она у него была красивая, но сварливая, и в минуты плохого настроения буквально изводила его глупыми придирками. В первые годы супружеской жизни он просто сбегал из дома и напивался, но от этого становилось только хуже. Ведь рано или поздно он возвращался, и тогда его благоверная отыгрывалась за всё по полной программе. Это на нём-то, Клёпе, которого побаивалась вся братва. И, самое смешное, он терпел, хотя особенно сильно свою бабу не любил. С ней было хорошо в постели, её не стыдно было показать пацанам, но что касается любви, то этого между ними не было. Правда, сынишка у них подрастал славный, который, слава богу, не подозревал, что папа связан с криминальным миром. Клёпа этому был рад. Вот и терпел жену ради сына, чтобы у того и жизнь была нормальная, и детство не без отца, как у него самого. Потом Клёпе надоело уходить из собственного дома, и он начал демонстративно запираться в туалете и читал там газету или глупо развлекался, плюя на дверь. Последний плевок вообще расплылся забавной кляксой, но Михалёв даже не обратил на это внимания. Он думал о том, как ему, в конце концов, разрулить убийство Колибри. Дед, похоже, совсем разнюнился из-за этого пацана, и проку от него, кроме ломания карандашей, было никакого, зато стружку с подчинённого мог снять по полной программе. Поэтому хочешь — не хочешь, а расследованием приходилось заниматься, теша себя иллюзорной надеждой, что дедова блажь пройдёт, и он выкинет покойника из головы.
Именно во время этих туалетных размышлений Клёпу осенила неожиданная мысль. Он вдруг подумал, что, может, убийство Колибри вообще было случайностью. Да и в самом деле, кому нужен студент из небогатой семьи? Кому и зачем понадобилось убивать этого по московским меркам малоимущего парня, у которого даже не было личных врагов? Другое дело Скрепкин. У того и деньжата водились, и дела он в своей библиотеке крутил по-тихому нехилые. Так, может, целью разборки был он, а убитый парнишка случайно попался под руку?
И Клёпа снова вплотную занялся Скрепкиным. Но не как подозреваемым в убийстве, а, наоборот, как возможной жертвой.
Несколько его ребят, не поднимая шума, начали трясти тружеников «Жемчужного порта» и некоторых его завсегдатаев, но ничего не обнаружили. Ни признаков междоусобных конфликтов, ни наездов на Скрепкина со стороны. А вот его биография оказалась интересней, чем на первый взгляд. Выяснилось, он вырос, как и Клёпа, без отца, но, в отличие от него, в интеллигентной семье с матерью и бабкой, которые, подобно таким же, как и они, вовсе не жировали ни при социализме, ни при перестройке, ни в постперестроечный похмельный период. Поэтому настоящим чудом стало упавшее с небес наследство, резко улучшившее уровень жизни Скрепкина и его здравствующей бабули. Удивительным было то, что покойной благодетельницей оказалась безвестная старушка из дома престарелых, до последних месяцев жизни не имевшая ничего, кроме полусъеденной древесным жуком избы в деревне, но внезапно ставшая владелицей сети мебельных магазинов, правда, вскоре проданной. А это, в свою очередь, не могло не увеличить её же и без того крупный и тоже недавно открытый счёт в банке. Михалёв сделал закономерный вывод, что старушка была подставным лицом. И насколько ему удалось узнать, она не только не была родственницей Скрепкина, но и никогда с ним не встречалась, поэтому оставить тому всю свою собственность могла только по чьему-то указанию. Оставалось всего-то узнать, по чьему. Кто был благодетелем библиотекаря? У его покойной матери и бабки ничего и никого не было. Значит, оставался отец, о существовании которого в жизни Скрепкина говорила только запись в свидетельстве о рождении. Там значился некий Алфёров Виталий Викентьевич, русский. А таких Алфёровых по Союзу было хоть пруд пруди.
Но была одна маленькая зацепка. И помог её найти не кто иной, как Дед. Скрепкин родился в Подольске в год Московской Олимпиады 1980, когда в канун важного международного события из столицы шуганули по максимуму всех блатных, приблатнённых и просто неблагонадёжных. И как раз в олимпийский год в этом подмосковном городке была совершена серия дерзких квартирных краж, которые приписывали молодому ещё тогда вору Фире, а по документам — Алфёрову Виталию. Правда, отчество Дед не помнил. И, как потом ходили слухи, тот уже со временем заматеревший и ставший уважаемым вором Фира через много лет был уличён в краже «общака», но так и умер, не успев сознаться, где он его заховал. Всё в этой истории сходилось как надо, но Деда смущало, что Владик уже пять лет как владеет наследством, а Фира четыре года как умер, но на Скрепкина до сих пор никто не наехал. А поиск украденного «общака» срока давности не имеет.
Впрочем, по правде говоря, Хвыле было наплевать на пропавший чужой «общак». Он только пожимал плечами и ворчал, что не надо было быть лохами. Но поскольку смерть Жени могла каким-то непостижимым образом оказаться следствием поисков воровских денег, он приказал Клёпе перетереть эту тему со знакомыми пацанами. Но действовать осторожно и Скрепкина не подставлять. Он за отца, который его не воспитывал, не в ответе. Да и вообще ему, Деду, давно следовало самому поговорить с этим Владиком с глазу на глаз и расставить все точки над i.
А татарин продолжал осаду уже готовой капитулировать крепости в лице красавицы Насти Кравчук. И даже не подозревал, что для последнего решительного штурма уже не требовались никакие метательные машины, вроде баллист или онагров. Достаточно было и того, что он сам был своего рода онагром, упрямым и воинственным диким ослом, готовым завоевать свою самку любой ценой. И, наконец, свершилось. Или, другими словами, всласть помотав, как положено у интеллигентных людей, друг другу нервы, они оказались в одной постели на не очень удобном ложе холостяцкой квартиры Игната. Хотя, как это бывает у влюблённых, ни узость, ни жёсткость последнего не стала им помехой.
Однако утром они проснулись, чувствуя себя не столько счастливыми, сколько, как ни странно, испуганными внезапно накатывающими и неконтролируемыми волнами страха сиюминутности и безвозвратности происшедшего между ними. Поэтому утро оказалось грустным. Настя задумалась о том, как можно совмещать любовь к милиционеру с противозаконной деятельностью в сфере сексуслуг, и сбыта наркотических веществ. А Игнат, понимая, что Настя для него больше, чем очередная подружка, был решительно настроен собрать о ней побольше информации, чтобы, в первую очередь, оградить её же саму от необдуманных поступков. Он, конечно, и думать не думал, что девушка могла быть вовлечена во что-нибудь преступное, но… была вокруг всей этой библиотеки какая-то… нескладёха. Да и вышел-то он на неё не случайно, а в связи с убийством её абонента. Правда, самому учреждению в связи с этим делом значения не придавалось. Но всё же Игнат, пусть и из лучших побуждений, начал за девушкой следить. Не то чтобы каждый день, а так, по мере возможности.
И был поражён. Даже не тем, что Настя врала про свои курсы сисадминов, а тем, что она частенько вообще не уходила из библиотеки сутками, вокруг которой кипела бурная жизнь. Приезжали и уезжали дорогие иномарки, разного облика и возраста мужчины, не похожие на обладателей читательских абонементов, входили в эту работающую в ночную смену «сеялку разумного, доброго, вечного» и по прошествии некоторого времени, довольные, уходили.
Назыров просто бесился от ревности и гнева. Ведь как всё оказалось просто, и каким он был идиотом. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: библиотека по ночам превращается в бордель. А девушка его мечты оказалась обычной шлюхой. Он перестал ей звонить и отвечать на её звонки, а Настя, не понимая причины и чувствуя себя преданной, начала буквально чахнуть, почти ничего не ела и совсем осунулась. Но на участливые вопросы Вэвэ и Скрепкина упрямо твердила, что всё в порядке. Правда, когда как бы случайно Вэвэ задала вопрос, куда запропастился этот строящий из себя образованного мент, злобно окрысилась, сказав, что ей нет никакого дела до этого козла. В ответ заведующая лишь злорадно хмыкнула, а Скрепкин, наоборот, сочувственно взял Настю за локоть и отвёл в сторону.
— Так что же такое у вас произошло? — осторожно спросил он.
— У нас? — делая удивлённые глаза, возмутилась девушка. — Что такое вообще могло быть «у нас»?
Владик дружески погладил Настю по плечу.
— Да ты, дурёха, не кипятись, — терпеливо проговорил он, — мы ведь не слепые. И ты можешь врать мне или Вэвэ хоть до посинения, но мы всё равно не поверим, что между вами ничего не было.
А Настя вдруг расплакалась и уткнулась Скрепкину в плечо.
ebooksa