– Дальше! – гром среди ясного неба.
Великий Зевс требует продолжения. Будто мы сами не хотим его. Неуемная мысль обгоняет пальцы, но я медлю. Потому что «кто познал жизнь, тот не торопится» – так утверждают мудрые. Да, я не тороплюсь, хотя организм сходит с ума, требуя прямо противоположного.
Нина делает то же самое. Она играется и дразнит, снова и снова возвращаясь к уже исследованному, чтобы лучше запомнить, прочувствовать, вновь приласкать. Чужие пронзительно-отзывчивые пальцы передвигаются быстро и невесомо, немыслимо-жгуче и неслыханно-пряно. Они вызывают режущую, движущуюся следом сладкую боль, которая опаляет кожу и выкручивает внутренности. В трансе помешательства, завладевшего всем, что внутри, и отрезавшего все, что снаружи, мы как дивная, ангельски чистая мелодия – прекрасная, восхитительная, мастерски наложенная на ритм колотящихся сердец. Владлен Олегович, создатель и дирижер этой музыки, ерзает, но молчит, придавленный насыщенностью получившегося творения. Под знобящий топот марширующих по телу мурашек Нина совсем замирает, словно играя в «остановись мгновенье».
– Дальше! – истошно гремит фанфарами композитор.
Словно он на пределе. Нет, это мы на пределе, я и моя визави. Мы все на пределе. Но он – музыкант, а мы – его скрипка и смычок. Я подчиняюсь. Инструмент обязан подчиняться, иначе музыки не получится. И будь что будет. Я хочу этого. И все хотят, чтобы я хотел. Все сделано так, чтобы я хотел, и чтобы все этого хотели. Ура режиссеру.
Я чувствую нараставшую дрожь Нины, которая с каждым новым касанием получает в сердце удар за ударом. Она будто болтается в подвешенном состоянии на веревке безумия мужа: да? Или нет? И если нет, то почему? А если да, то когда? Сейчас? Позже? И если да, то тоже – п о ч е м у?!
Это еще не высказанное вслух, но теоретически реальное и такое серьезное «да» – словно наваждение, словно опутывающие чары, что стянули грудь и давят многотонной плитой сверху, сбоку и снизу.
– Ты беспокоишься, – грянуло вдруг обращение к супруге, – произойдет ли сегодня что-то, что снова перевернет твой мир, заставив еще больше, если такое возможно, любить меня?
Нина остекленела. Дирижер нашего дуэта прочитал ее мысли. И не только ее.
От кресла донесся тихий вздох. Затем – негромкие слова, что шли из глубины души:
– Я все понимаю. И искренне дал бы незнакомцу свое мужское разрешение на желанные действия… Желанные для тебя, подведенной к последнему краю, для него, пока еще тоже себя контролирующего, и для меня, претворяющего в жизнь невиданное чувственное чудо, которое сотворила любовь…
Секунды казались вечностью. За время, что Владлен Олегович подыскивал нужные слова, я сто раз умер и вновь возродился.
– Любимая, игра только начата, – последовало, наконец, продолжение. – Она должна быть долгой. Это заводит и кидает в такие дебри сознания, о которых не подозреваешь. В такие омуты подсознания… Мир сжался в точку, и эта точка – точка касания.
Как точно сказано!
– …И ты падаешь вместе с этой точкой, слитая с ней воедино, ставшая ею. Чудовищная горячая волна идет в мозг, путает мысли… Тебе хочется новых удовольствий – не приевшихся от бесконечного повторения, а других, обольстительно-ласковых, которые напоминают прохладный бриз после полного штиля. Таких, какие можешь предложить только сама.
Гипнотическое комментирование незаметно переросло в инструктирование.
– Это смело, это невыносимо, но ты приподнимаешься – и гладишь его тело своим…
Я ощутил этот божественный плывущий поцелуй тел.
– Проводишь волосами по лицу…
Боже, да!..