— А вы у них бывали? — растерялся Титов.
— Ну разумеется, я не мог пропустить такого необычного соседства! — возмутился Введенский. — Они весьма подкованы в ритуальных традициях, эти язычники. Не всё, конечно, используют, но подобное вот сочинить — вряд ли.
— Так может, намеренно, чтобы запутать следствие?
— А почему это, простите, должны делать именно язычники? — с иронией поинтересовался профессор. — Видите ли, какая штука, Натан Ильич. Человеку, привыкшему делать некое дело правильно, очень сложно переломить себя и заставить совершить те нелепые ошибки, которые обыкновенно допускает новичок. Вот скажите, вы бы могли ехать в седле с заметно разными стременами? Или… Хм. Я, признаться, не силён в особенностях полицейского ремесла и не могу подобрать достаточно верную аналогию…
— Не трудитесь, я примерно понял, о чём вы. Имеете в виду, что ошибки выдают дилетанта, человека, нахватавшегося по верхам и что-то представляющего о вопросе, но никогда не заглядывающего глубоко. А профессионал, намеренно допуская ошибку, обычно делает это куда более нарочито.
— Да, суть вы ухватили. Или нарочито, или, напротив, в тех деталях, которые может знать только мастер. А здесь мы имеем дело скорее со стилизацией и вольной интерпретацией. Некто пожелал создать свой ритуал, основываясь на довольно обширных, но поверхностных знаниях об обычаях наших далёких предков. С какой целью — этого я уже сказать не могу. С равным успехом тот, кто это сделал, может действительно верить в какую-то свою цель мистического характера или пытаться водить ваше ведомство за нос.
С Введенским Натан распрощался через четверть часа, тепло и к взаимному удовольствию, снабжённый еще некоторой пищей для размышлений и на шаг приблизившийся к убеждённости в деятельности маньяка. По его мнению, нормальный человек, далёкий от всей этой чертовщины и прагматичный, каковым должен являться опытный вещевик, для запутывания следствия предпочёл бы другие способы. Иначе устроено воображение этих людей, а здесь… Как мудро заметила Элеонора, больше похоже на порождение какого-нибудь декадента или ещё какого экзальтированного непризнанного художника.
От профессора Титов вновь отправился через весь город, на родную уже Полевую, где неподалёку от Департамента располагалась Земская больница и главный городской морг, он же заодно судебный. С момента обнаружения тела прошло почти пять часов, и Натан надеялся, что Филиппов уже закончил вскрытие.
Как и подавляющее большинство обывателей, поручик не любил морги и больницы, но последние всё же сильнее: сказывалась личная биография, а именно долгое лечение после ранения, оборвавшего его военную карьеру. А морги… «пациентам» уже без разницы, с посетителями тоже, в общем, всё ясно. Конечно, человеческие останки порой выглядели исключительно мерзко, но поручика же никто не заставлял в них копаться.
В прошлый визит Натан просто забрал в приёмном покое уже готовые документы, а сейчас отчёт еще не был готов. Дежурный санитар развёл руками и предложил полицейскому лично расспросить Филиппова, который находился сейчас в прозекторской, и даже объяснил, как туда пройти через пустые, гулкие, запутанные подвальные коридоры. И поручик — где по указаниям, где наитием, где наобум, — через четверть часа всё же нашёл нужное помещение.
В холодной царила совершенно особенная, незабываемая и неповторимая смесь запахов — резкий дух хлорки, которой мыли полы, и других химических препаратов, металла прозекторского стола, застоявшейся мёртвой крови и лёгкий, навязчивый и неистребимый, тошнотворный, сладковатый привкус гниения.
Титов был не особенно ретивым верующим и не мог точно сказать, что ждёт живую душу после смерти, но в его представлениях, сформированных отчасти полицейской службой, загробный мир должен был иметь именно такой запах. Во всяком случае, его преддверие.
— А, Натан Ильич, проходите, — заметил Филиппов посетителя. — Руки, уж извините, не подаю, но для вашего же душевного спокойствия. С телом я как раз только закончил и имею кое-что сказать, — сообщил он, отмывая руки в жестяной раковине, расположенной в изголовье прозекторского стола. На том лежало покрытое серо-жёлтым от постоянных стирок полотнищем тело, а на патологоанатоме поверх халата того же цвета был нацеплен фартук из толстой грубой кожи, неотличимый от мясницкого.
— Слушаю внимательно. Ещё одна проститутка?
— Определённо нет, — качнул головой медик.
— Её не опознали? — понимающе уточнил Титов.
— Не опознали, но дело не в этом. Она чисто физически, если угодно — нравственно даже, не могла быть проституткой. При жизни это была невинная девушка. Судя по её рукам, я бы предположил, что швея или вышивальщица, очень специфические мозоли на пальцах. Она не так ухожена, как предыдущая жертва, но явно была достаточно чистоплотной особой и точно не нищенствовала: нормально питалась и мылась. В общем, обыкновенная горожанка без особенных трагедий в жизни, если не считать прискорбного финала.
— Насколько именно прискорбного? И как сильно он отличается от финала Аглаи Наваловой?
— Я бы сказал, что всё в духе образа жизни, — задумчиво проговорил Филиппов. — Навалову утопили, вероятно, в ванне, причём сделал это знакомый ей человек. Неизвестную ударили сзади по голове и лишь после этого утопили в реке. Последнее, впрочем, к её же счастью.
— В каком смысле? — озадачился Натан.
ebooksa