Уездный город С***

— Отчасти. С одной стороны, да, это способ заставить замолчать. А с другой — подобные люди просто не понимают слов.

— А что он всё же тогда не так сказал? Ведь правда, в войне участвовали не только мы, но и союзники.

— Дело не в факте, дело в отношении к нему, — вздохнул Натан, поморщившись. — Нехорошо принижать роль союзников в войне, немецкий народ тоже очень многое совершил для прекращения экспансии саксов, не говоря уже о том, что война шла на их земле. Но принижать роль собственной страны и солдат куда гаже и гнуснее. Наши союзники чествуют своих героев в день памяти, мы — своих, это нормально. А вот такие вот… либералы, они не то что не патриоты, они антоним этого понятия. Как говорил один писатель, они словно дети, бьющие и поносящие свою мать, которые радуются всем её неудачам. Отрава, гнусь ещё большая, чем преступники. Потому что вреда от них масса, а закон в этом случае бессилен. Те, кто чернит свою родину за деньги, понятны и менее омерзительны — это просто шваль, для которых нет ничего святого, и странно ожидать от подобных благородства. Но нет хуже тех, кто действуют по убеждению, по собственному почину. Это какое-то уродство, душевная болезнь, настоящий садизм — находить удовольствие в чьих-то бедах, смаковать трагедии, измываться над чужим подвигом, — жарко, уверенно проговорил он. Потом поморщился и вздохнул. — Извините, я, должно быть, увлёкся. Просто каждый раз подобное выводит из себя. Обыкновенно удаётся сдерживаться, но тут… Право слово, чувство такое, будто Валентинов этот намеренно злит окружающих и радуется, если удаётся попасть в цель.

— Ничего страшного, — проговорила Аэлита. — Это… интересно. Коленька вот приедет в отпуск из полка, вы с ним точно подружитесь.

— Полагаю, да. Вот вы, кстати, сказали про сложность с поиском остроумного ответа, и мне вспомнилась наша первая встреча, — заметил он, желая перевести разговор на менее щекотливую тему. — Про дрын было весьма остроумно, хотя и нарочито, так что вы себя недооцениваете.

— Ну если совсем честно, это не я придумала, — смущённо созналась Брамс. — Это у нас в любительском театре при Университете пьеску ставили детективную, «Уездный город» называлась, кто-то из студентов сочинил.

— И хорошая пьеса? — со смешком полюбопытствовал Титов.

— Мне понравилось, — смущённо отозвалась Аэлита, не вдаваясь в подробности. На самом деле, пьесу ругали за вот эту самую нарочитость, но говорить о том девушка не желала, ей энергичная приключенческая история пришлась весьма по душе.

К её счастью, времени на праздные разговоры уже не оставалось: они добрались.

Охранка квартировала неподалёку, в небольшом, классического стиля особнячке радостного лимонно-жёлтого цвета.

Номинально Охранное отделение являлось частью полицейского Департамента, но фактически стояло особняком и начальнику его не подчинялось, было как бы наравне, или даже чуть выше, поскольку при необходимости имело право отдавать приказы полицмейстерам. Губернскими представительствами Охранки верховодил сидящий в Петрограде начальник всего Охранного отделения, который одновременно являлся заместителем министра внутренних дел по политической безопасности. В случае разногласий высокопоставленных полицейских чиновников — полицмейстера и начальника Охранки — мог рассудить губернатор на месте или, в крайнем случае, сам министр. Впрочем, ничего о подобных грандиозных скандалах Титов не слышал и с трудом представлял, какая катастрофа должна была разразиться на месте, чтобы начальник Охранки взял на себя командование всей полицией.

Бобров Михаил Павлович оказался невысоким, плотным, лысым типом с пышными усами и круглыми совиными глазами за тонкими стёклами очков. Собранный, твёрдый, с тяжёлым взглядом и какой-то весь холодный, гладкий, словно вырезанный из камня. Кабинет очень ему подходил: строгие белые стены, низкий массивный стол из тёмного дерева, такие же шкафы — основательные, надёжные, без украшений. Окна выходили на север, и из-за облачной погоды здесь царил полумрак, да вдобавок плотные коричневые шторы были задёрнуты. На столе, в окружении сразу трёх телефонных аппаратов, горела неяркая лампа. Похоже, подобно сове, на которую походил наружностью, Бобров недолюбливал яркий свет.

— Титов и Брамс, стало быть? — задумчиво проговорил хозяин кабинета.

Аэлите под пристальным, но очень спокойным и невыразительным взглядом светло-коричневых, почти жёлтых глаз сделалось не по себе, и она не только не стала отвечать, но придвинулась к поручику так, что это сделалось уже почти неприлично, и с трудом подавила порыв спрятаться за его спиной. Однако в следующее мгновение рассердилась на себя, отстранилась от спутника, расправила плечи и чуть задрала нос. Никакого отклика в начальнике Охранки подобный манёвр не нашёл, тот оставался невозмутимо-равнодушным.

— Наслышан, — медленно кивнул Бобров после паузы, а потом добавил: — Садитесь. Чирков о вас звонил. Ρассказывайте вкратце, что за дело.

Объяснения Титов взял на себя и управился довольно быстро — он уже навострился пересказывать эту историю. Слушал Бобров внимательно, порой что-то спрашивал, но выражение совиных глаз оставалось прежним, и это подспудно тревожило: неясно было, не то он находит слова просителей ересью, не то заинтересован. Натан успокаивал себя простым соображением: если бы ему было неинтересно, их бы уже отправили на все четыре стороны.

— Любопытно, — подытожил рассказ Бобров. — Весьма.

Несколько мгновений он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза и сцепив кончики пальцев, а после распрямился, выдвинул один из ящиков стола и зашуршал в нём бумагами. Сыскари обменялись озадаченными взглядами, но задавать вопросы не рискнули.

— Вот, полюбуйтесь, — проговорил начальник Охранки, вынимая из безликой папки лист бумаги с какой-то таблицей, и протянул добычу Брамс. — Ваше мнение, та женская вещь, следы которой вы нашли на телах, может соответствовать вот этому образцу?

Глаза Аэлиты жадно вспыхнули, когда девушка вцепилась в документ, а Натан, хмурясь, переводил взгляд с неё на по-прежнему равнодушного Боброва и обратно.