Жили Горбачи неподалёку, через улицу — на Торговой, у самой Петропавловской площади, в каменном двухэтажном доме — небольшом, но весьма изящном и со вкусом обставленном. Инженер-вещевик и впрямь недурно зарабатывал, имел здесь личный телефон, водопровод и прочие удобства, хотя само жилище это досталось ему в качестве наследства. Сергей Михайлович, как оказалось, происходил из старого дворянского рода, нетитулованного, но зажиточного, до земельных реформ имевшего обширные угодья в С-ской губернии и десяток крупных деревень, но теперь от прежних просторов остался только этот городской особнячок.
Приходящая прислуга состояла из кухарки и двух горничных, следивших за порядком. Опросив их всех по очереди, Титов лишь подтвердил для себя правдивость слов хозяина дома. Жили Горбачи действительно не в ладу, но вроде бы не ругались, причём все три женщины как одна винили во всём хозяйку, очень жалея её мужа. По их словам, он был честным, работящим, никогда не придирался к ним и лишнего себе не позволял, хотя одна из служанок и была весьма молода и хороша собой. Она, кажется, и не возражала бы, прояви Сергей Михайлович к ней мужской интерес, однако тот и впрямь был больше женат на своей работе. Никаких гостей не приводил, светской жизни тоже как будто не вёл; в доме бывали только подруги хозяйки и её мать, и то нечасто.
А вот Акулину Матвеевну прислуга не любила, называя женщину вздорной, привередливой и заносчивой. У неё был такой заботливый муж, она ни в чём не имела нужды, но вечно была чем-то недовольна. Все три уверенно заявляли, что полюбовник у хозяйки имелся, и даже не один, потому что женщина часто и подолгу отлучалась, хотя куда именно она уходила, каковы из себя были эти возможные любовники и как их звать — служанки не представляли. Только один раз кухарка якобы видела её с каким-то чернявым, рослым, громогласным типом, с которым Акулина весьма нежно любезничала. Показания эти были сомнительными, приметы — смутными, однако выбирать не приходилось, и Титов аккуратно всё записал.
Увы, ответить, когда именно хозяйка покинула дом, никто из них не сумел.
Горбач явно любила вышивать и была в этом весьма искусна, а еще зачитывалась «французскими» романами про любовь. В секретере у покойной нашлось огромное количество писем и иных бумаг — она исправно собирала все счета, старательно всё записывала и подкалывала. А еще женщина оказалась идеальной, с точки зрения полиции, жертвой: она вела дневник. И как бы ни было неприлично читать чужие личные записи, но поручик изъял и письма, и эту толстую книжицу с изящным золотым замочком, возлагая на них большие надежды.
Женщина действительно не знала недостатка в драгоценностях и нарядах, от которых гардеробная буквально ломилась. Однако среди шелков и бархата поручик обнаружил несколько весьма простых и скромных одеяний, одно даже со следами починки.
Больше ничего интересного во всём доме не нашлось. Обыску Горбач содействовал, хотя и не понимал, что за надобность обходить прочие помещения. Да поручик и не надеялся толком что-то найти, но порядок есть порядок. Это жильё первых двух жертв не имело смысла осматривать целиком, а тут Натан предпочёл проявить дотошность: всё же хозяин дома — вещевик из списка, и уже только поэтому находится под подозрением.
Мать Акулины жила в своём доме, неподалёку, и от Горбачей Титов направился сразу к ней. Дверь открыла крепкая, дородная, нелюдимая женщина с грубым круглым лицом, чёрной тугой косой и усиками на мясистой верхней губе. Судя по всему, служанка; во всяком случае, у поручика и мысли не возникло, что именно эта особа могла быть матерью Акулины — у них не было совершенно ничего общего. Женщина впустила полицейских молча, без вопросов, и проводила их в гостиную, не интересуясь целью визита и не обращая внимания на попытки поручика объясниться.
Хозяйка нашлась в гостиной. Скрючившаяся в кресле, закутанная в тёмную цветастую шаль, с жёлтой кожей и неряшливыми клочьями редких волос, она казалась древней старухой, что стало для Титова полной неожиданностью. Акулине же всего двадцать два, и она единственный ребёнок. Как же так получилось?
Или, может быть, это вообще не тот дом?
Впрочем, приглядевшись — не глазами, а чутьём живника, — Титов понял, что дело в болезни. Какой-то недуг, незнакомый поручику, пожирал женщину изнутри, и, кажется, ей оставалось совсем недолго. Болезненность хозяйки особенно бросалось в глаза в этой гостиной — нарядной, с кружевной скатертью на столе, персиковыми обоями и тёплой ореховой мебелью. И первый вопрос, почему она сама не пыталась искать дочь, отпал естественным образом: было непонятно, как она вообще сумела дойти даже до соседнего дома. Не иначе как при помощи сиделки.
Натан почувствовал горечь. Сейчас ему предстояло самое трудное в службе дело: глядя в глаза умирающей женщине, сообщить, что она, несмотря на недуг, пережила собственную дочь.
— Здравствуйте, Наталия Николаевна, — мягко обратился поручик к хозяйке, которая молча смотрела в окно и не удостоила гостей взглядом. — Я…
— Всё же не обмануло материнское сердце, — тяжко вздохнула женщина и словно бы с трудом повернула голову. Светлые, полузакрытые бельмами глаза уставились на Титова, но тот не мог бы поручиться, что она хоть что-то видит. — Умерла Кулечка моя… Теперь и мне жить незачем, скоро у бога с девочкой моей встретимся. Да вы не мнитесь на пороге. Садитесь. Может, тело это уже являет собой говорящий труп, да только голова у меня пока ясная, — она слегка кивнула.
Натан, помявшись, направился к кушетке, и Брамс поспешно втиснулась рядом с ним. Хотя вдвоём сидеть было тесно, но возле этой старухи вещевичке было по-настоящему жутко, и она совершенно не желала оказаться далеко от надёжного поручика и его твёрдого плеча.
Объяснить, почему обычная, пусть и умирающая, женщина столь пугающе на неё действует, Аэлита бы не сумела, даже если бы попыталась это сделать. Это было нечто глубинное, подсознательное — страх перед болезнью и уродством вот такой медленной, гадкой смерти.
— Скажите, она не мучилась? — негромко спросила хозяйка дома. — Как она умерла?
— Нет, — уверенно ответил Титов, качнув головой. Он сомневался, стоит ли отвечать на второй вопрос, но всё же не сумел отказать матери в праве знать о последних моментах жизни ребёнка. — Её внезапно ударили по голове, и она ничего не успела почувствовать.
— Спасибо, — тихо и немного успокоенно вздохнула женщина. — Слава Богу, что она хотя бы не страдала…
— Мы стараемся найти убийцу, — осторожно продолжил поручик. — Вы сможете ответить на несколько вопросов?
ebooksa