Герой Бродвея

22
18
20
22
24
26
28
30

Здесь всем было на него наплевать. Никто не интересовал его «Мерседес», а толпа пялила глаза не на него, а на тех самых артистов и ученых, которым он подавал на кусок хлеба.

В приличное общество он – банальный спекулянт, нажившийся на махинациях с металлоломом, допущен не был, а американские девчонки видели в нем лишь обыкновенного толстяка с семилетним образованием.

В Америке Степа чувствовал себя генералом, разжалованным в рядовые. Горькое чувство обиды на «страну равных возможностей» было чертовски похоже на то, что он пережил в детстве получая от учителей неудовлетворительные оценки. Тогда, вымещая свою злость на других, он прокалывал колеса чужих автомобилей. Вид машины, огромной черепахой прильнувшей к дороге на своих проколотых шинах, странным образом возвышал его в собственных глазах.

– Проклятая Америка! Проклятые америкосы! – Степа залпом выпил стакан водки. И тут ему на глаза попался складной нож, сунув его в карман, Задов вышел на улицу. У ближайшего перекрестка он приметил голубой спортивный «Феррари». Подкравшись к нему, как к спящему крокодилу он ткнул нож в боковину покрышки, теплую и упругую словно брюхо аллигатора…

Усевшись за стойкой соседнего бара, Степа с наслаждением наблюдал как машина подобно тонущему броненосцу медленно опускается на асфальт.

В этот день он проколол колеса восемнадцати автомобилей, выпив восемнадцать банок любимого шведского пива. Домой он вернулся за полночь усталый, хмельной и чрезвычайно довольный тем, что «поимел» Америку.

На следующий день Степа в полном восторге отплясывал «казачок» вокруг телевизора – в программе утренних новостей показывали продырявленные им автомобили.

Воодушевленный успехом, Степа возомнил себя знаменитостью – о нем заговорили! Подогретое очередной бутылкой водки воображение услужливо, как оплаченная проститутка, рисовало соблазнительные картины: обложки его, Степы Задова мемуаров, таинственные интервью, которые он будет давать журналистам в маске и черном плаще.

Завернувшись в темное покрывало, Степа повернулся к шкафу, исполнявшему роль воображаемого журналиста: «Ну что, парень, оробел? Спрашивай, – чванливо пробасил Степан, – да не наложи в штаны, знаю я вашу журналистскую братию! Ну!?»

– Это ты, паршивец, проколол мои колеса? – произнес вдруг шкаф на чистейшем русском языке.

– Ты что, ты что?! – попятился от шкафа Степан: «Может спьяну померещилось?»

– Не смей со мной разговаривать, – сказал, собравшись с духом, Степан. Оглянулся. И тут увидел говорившего. Это была огромная волчья морда.

– Может это… по стаканчику… а, образина? – предложил, мгновенно трезвея Степан.

Он часто-часто заморгал глазами, пытаясь отогнать наваждение. Но оно не исчезло, напротив, стало угрожающе приближаться.

– Может это… по стаканчику? – Повторил дрожащим голосом Степа, вцепившись в бутылку как в спасательный круг. Но чудище продолжало двигаться на него: «Выпить хочет или сожрать?»

– Стой, тебе говорят! – Степан замахнулся бутылкой. В ту же секунду пасть раскрылась; и что-то, похожее на ядреный плевок, угодило Степану в левый глаз. Его полное тело беззвучно, как пакет с йогуртом, сползло на пол.

* * *

– Какая удача, Майк! – начальник полиции забегал по кабинету рысцой волка, заметившего дрессировщика с куском мяса.

– Мы задержали человека, сумевшего хорошо разглядеть Баллончика! Это тот самый психопат, которого показывали в утренних новостях.

– Поздравляю, сэр, я уже ознакомился с его показаниями, и у меня есть предложение.

– Заранее его принимаю, действуйте, действуйте, Майк, черт вас побери!