Татьяна Комайд чувствует недолгие угрызения совести, расчищая пространство перед окном в пустой квартире на третьем этаже, отодвигая стол и переворачивая вазу. Она открывает окно и смотрит на компанию, собравшуюся на улице внизу, серую и крошечную в причудливом, зыбком свете. Потом обрачивается к матери.
— Мне нужно что-то подложить под колени.
— Найду какие-нибудь подушки, — говорит Шара.
Они обустраивают ее гнездо молчаливо и аккуратно, словно горничные, накрывающие стол к завтраку.
— Это нормально для тебя, мама? — спрашивает Тати.
— Нормально? — повторяет Шара. — Как такое может быть нормальным?
— Городские бои, — говорит Тати, вставляя обойму в винташ. — Сражения, переходящие с одной улицы на другую, стрельба из чужих домов. Ты никогда этим не занималась?
— Я… бы сказала, что такое случалось очень-очень редко, моя дорогая.
— Очень редко, — с горечью повторяет Тати. Она качает головой, заряжая винташ. — Ты все это от меня скрыла. Ты мне солгала.
— Ты имеешь право на меня сердиться, — говорит ее мать, заряжая второе оружие. — Но я далеко не первая мать, которая показала ребенку лишь ту часть себя, которую хотела, а не целиком.
— Но почему? Почему ты не сказала мне правду? Почему не была со мной честна?
— Потому что… — Шара медлит с ответом.
— Скажи сейчас, — просит Тати. — Потому что в ближайшее время другого шанса не будет.
— Потому что я выросла в тени жестоких истин, — говорит Шара. — Я была ребенком, которого готовили к войне и руководству. И мне это не особенно нравилось. И хотя я знала, что стоит на кону, я думала… Неужели желать нормальной жизни для дочери — это так много? Я просто… я просто хотела момента наедине, момента для тебя одной. Момента, когда мы сможем не беспокоиться о внешнем мире, об истории и печалях, что поджидают нас. — Она смотрит на дочь глазами, полными слез. — Я просто хотела, чтобы ты стала такой, какая ты сейчас.
— Какой?
— Собой, — говорит Шара. — Собой. Тысячу раз собой. Я горжусь тобой больше, чем всеми своими достижениями, Тати. И я так счастлива, что мне выпал шанс об этом сказать.
— Но… как? — Тати хмурится, сбитая с толку. — Ты же… ты убивала богов.
— Я в курсе.
— И спасла мир.
— Спорный вопрос.