Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

Она отвернулась.

Тяжело рассказывать об этом чужаку. Что он знает о храмах?

Ничего.

Они все похожи друг на друга, и не в том дело, что выстроены по одному проекту — огромные пирамиды из черного камня — но самой сутью своей.

Узостью дверей, проходя через которые взрослому человеку приходится наклоняться. Полумраком, расцвеченным россыпью свечей. Белые. Красные. Желтые огоньки. И синие… синие стоили дорого, матушка покупала их раз в году, на поминовение…

Были еще зеленые, тем, кто оплатил большую жертву.

Имена не назывались.

Перед Хельмом все едины, дети его, сотворенные из плоти и крови, живущие одолженной жизнью и обязанные эту жизнь чтить…

Запах крови.

Тогда она не знала, что это именно кровь, но… стоило переступить порог, и этот запах шибал в нос, заставляя отворачиваться, зарываться в пышные мамины юбки. Сбежать бы, но мама держит крепко.

Служба.

Ритмичные удары барабанов, которые отзываются в самом сердце. И в какой-то момент исчезает все, остается лишь мягкий голос жреца…

— Жертва — это дар… подарок… и главное, чтобы он шел от чистого сердца… поэтому и приносят жертву жрецы, — сложно объяснять то, что знаешь с детства, человеку, которому само это знание кажется странным. — Раньше… да, раньше приносили людей… часто… это дань времени. У вас вот сжигали…

— У нас сжигали, — подтвердил князь меланхолично. — У вас резали…

Почему-то почудилась насмешка, хотя он оставался серьезен.

— Сейчас… иначе. Смерть по приговору… не так часто они выносятся, но есть… и еще те, кто сам ложится на алтарь.

…смотри, видишь, этот человек решил отдать себя, — матушкин шепот мешается с шелестом толпы. Люди расступаются, пропуская старика в белых одеждах. Он бредет, стараясь не смотреть по сторонам, и все равно жутко, вдруг да увидит.

Схватит.

Потянет за собой.

Этот страх заставляет сильней цепляться за мамины юбки, и та хмурится.