Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

Пан Белялинский занял диван.

Он так и не расстался с бутылкой, однако же пить из нее не пытался. Да и видно было, что сия бутылка — не более чем атрибут.

Как зеркальце Марии.

Та сидела, закутавшись в простыню, и лишь изящная ручка с упомянутым зеркалом выглядывала из этого кокона. Да еще и глаза томно поблескивали, стоило взгляду остановиться на Себастьяне. Панночка покусывала губки.

Вздыхала.

Ерзала.

Но покинуть отведенное ей кресло не смела.

Жених ее благоразумно занял место напротив двери, на изрядном расстоянии от невесты, на которую если и смотрел, то с нескрываемым раздражением. И раздражение это копилось, заполняя комнату, грозя вырваться…

Бавнута явилась в дорожном сером платье. Волосы зачесаны гладко, заплетены в косу. Лицо бледное, изможденное. Губы поджаты. Взгляд прямой. Раздраженный.

Последним на зов появился незнакомый Себастьяну, но тем не менее раздражающий видом своим, господин. Причем нельзя было сказать, что именно в облике сего господина вызывает такое отторжение. Грязная ли белая рубаха, бесстыдно распахнутая, обнажающая грудь. Или сама грудь с черно-белым рисунком, который, казалось, был подвижен.

Змей?

Дракон?

Или дело в выражении лица? Надменен? Леноват? И явно не понимает, по какой это надобности оторвали его от дел важных? А вот взгляд блуждающий, этакий пьяноватый…

— И что, позвольте узнать, происходит? — голос низкий и с хрипотцой, заставившей Катарину вздрогнуть. Она, застывшая было у окна, повернулась на этот голос.

Может, нос ему сломать?

Не то, чтобы желание было неестественным, следовало признать, что иные люди самим своим существованием побуждали к насилию, скорее уж несколько неожиданным.

Халат поверх рубахи.

Сетка для волос, сбившаяся на затылок, обнажившая и припухлую полосу лба, и пряди волос, смазанные воском столь щедро, что гляделись они жирными.

Штаны домашние мятые.

Тапочки шелковые с кистями. И томный осоловевший слегка взгляд.