…ветерок играет… ветерок доносит звуки музыки. Послушай, нет ее чудесней. Ноги сами готовы пуститься в пляс. Так стоит ли противиться?
Она заплакала, понимая, что сил ее малых не хватит, одолеть колдовство.
И ногу подняла, почти смиряясь с незавидной участью. И только крепче впилась в раму… и позвать на помощь? Но кто придет? Никого нет.
Она одна.
Опять.
…ее снесло с подоконника, и мост исчез. А Ольгерда поняла, что лежит на полу, и что больно ударилась об этот пол спиной и затылком, и что эта боль, испытанная здесь и сейчас, возможно, лучшее чувство.
Она рассмеялась.
Расплакалась.
Позволила себя поднять и сама, вцепившись уже в пропахший табаком кашемир, разревелась от счастья и облегчения. Жива!
— Ну буде, буде, — Порфирий Витюльдович гладил невестушку по всклоченной голове. — Буде… что ж ты удумала-то, горе мое?
— Я не… я не хотела…
Ольгерда боялась смотреть в сторону окна, которое все еще манило радугой и обещанием абсолютного счастья.
— И то верно, не хотела. Родственничек твой расстарался?
Порфирий Витюльдович усадил Ольгерду на стульчик. Плеснул ей водицы из графина и сам напоил, заботливо придерживая стакан.
— Доктора кликнуть? И воеводу, мыслю?
Она кивнула.
— Шаль… подай, пожалуйста… я выгляжу отвратительно, да?
Он не стал отвечать, но шаль накинул, а следом и свою пелерину, которая была шито преотвратительно. Ему подобные фасоны не идут, иные надобны.
Меж тем Порфирий Витюльдович огляделся.
Прошелся по комнате, и Ольгерда вдруг вспомнила, что не прибрано. Лежит в углу платье… вчера как приехала, как сняла… не помнит. А оно мятою тряпкой. Чулки.