Пускай.
Ее судьба предрешена.
Пан Штефан усадил другую женщину, которая не плакала, но лишь тихонько поскуливала, на серый табурет. Он подал ей носовой платок и заговорил мягко, успокаивая:
— Ваш сын — взрослый самостоятельный мужчина. И в свете последних событий его исчезновение вполне объяснимо. Вы ведь понимаете, что полиция за вами присматривает? И за домом? И за госпиталем… и подай он весточку, его бы нашли…
Она всхлипнула.
И прижала платок к лицу.
— Вы… вы думаете… он… с ним…
— Помилуйте, что с ним могло произойти? Он просто решил переждать бурю. Вот посмотрите, неделя-другая и все переменится… они найдут виновного…
…или того, на кого можно эту вину повесить.
…и в этом плане пан Анджей представлялся идеальною кандидатурой. Оставалось надеяться, что он, где бы ни был, там и останется. А если нет…
— Но… он бы нашел способ… он бы меня… не бросил бы…
На сей счет у пана Штефана, распрекрасно знакомого с юным Куркулевым, было свое мнение.
— Нет, — эта женщина, прежде представлявшаяся ему хладнокровной и спокойной, достаточно надежной, чтобы пользоваться ее услугами, вдруг разродилась потоками слез. — Я чувствую… что-то случилось… с ним что-то случилось… он ничего не забрал… золотые часы… я подарила ему на день рожденья… а он их бросил. И запонки… и костюм новый… он бы никогда…
Она вдруг вскинулась, уставилась заплаканными глазами на пана Штефана.
— Я… я решила. Я пойду в полицию… я расскажу им все… он не виноват, слышите?! Мой мальчик не виноват… его обманули… заставили… они должны знать… должны его найти…
— И отправить на каторгу? Помилуйте, панна Куркулева, если уж вы заговорите, то каторга неминуема…
Она смолкла.
Прикусила губу.
И задумалась, впрочем, раздумья эти длились недолго.
— Нет, они поймут… я скажу, что вынудила его… заставила… он не мог отказать матери…