Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

Нет, он не о том спрашивает.

И надобно сосредоточиться… слушать… ощущать… холод вот… ветерок по лицу, по губам. Ветерок горьковатый, и Гражина облизывает губы. Пахнет… хорошо пахнет, запах тяжелый, но чарующий, манит за собой. И она поворачивается, ступает на мостовую. Где-то рядом грохочет повозка. И чья-то рука удерживает ее… кто-то кричит… на нее? Не важно, теперь Гражина видит запах, темную ленту его, отливающую багрянцем. Ее так хочется взять в руку…

И она раскрывает ладонь.

Лента шелковая.

Скользит.

Льнет.

Обвивает пальцы и запястье. Теперь-то не потеряется… от Зигфрида пахнет болотом и лесом. Тоже хорошо… еще немного тьмой, и это роднит их.

Лент появляется больше. Одни бледные, почти истлевшие, другие яркие, но всегда разные… с прозеленью, с атласным синим. И все хочется собрать.

Попробовать на вкус.

Но когда Гражина подносит ленту к губам, ее останавливают.

— Не спеши, — Зигфрид хмур. — Это может быть опасно.

Что?

Она моргнула, сбрасывая наваждение. И лента истаяла в ее ладони, оставив напоследок тень чарующего запаха. Гражина разозлилась и… и успокоилась сразу.

— Это твоя сила, — серьезно сказал Зигфрид. — Она тянет тебя ко тьме, а в этом доме тьмы изрядно.

Гражина легко узнала это место. Да и кто бы не узнал? Площадь. Чахлые деревца, посаженные здесь с десяток лет тому, но так толком и не принявшиеся. Они и не жили, и не умирали, что дало бы повод выкопать их и посадить новые.

Лавочки крашеные в зеленый.

И массивное строение со львами. Городская больница.

— Почему мы здесь…

— Ты привела, — Зигфрид положил руку на плечо, и Гражина поняла, что ее тянуло туда, к больнице… почему? — Это госпиталь, верно? Там люди лечатся и, зачастую, умирают. В мое время в госпиталях многие умирали….

Он закусил губу.