Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

Ох, и голова-головушка… а всего-то хотелось, что толику малую счастья личного, семейного… она вздохнула горестно, и вздох этот будто бы потревожил гулкую тишину.

Потянуло сыростью.

Сквознячком.

Будто где-то рядом вдруг приотворилась дверь, из тех, которые вовсе не на ледник выходят, а туда, куда людям обыкновенным заглядывать не стоит.

— Мамочки, — панна Цецилия поспешно схватила за ошметки платья, прикрывая объемную грудь, впрочем, без особых на то успехов. Грудь волновалась и лохмотья выскальзывали из непослушных рук.

Холодок стал ощутимей.

И лампы замигали.

Меленько так, будто не способные решить, гаснуть им ли…

Панна Цецилия разом припомнила бабкины гиштории, решивши разом, что и вправду та была колдовкой, если знала такое… и знание это, в сказках переданное, заставило ее выпустить край стола.

…что делать?

…человеку без силы… без амулетов… коленки дрожали, а сердце, собственное, старое, которое и вправду в последние года барахлило, то болью ноющею отзываясь, то слабостью внезапной, застучало быстро.

— Откуп! — воскликнула панна Цецилия, сотворяя в воздухе знак, у бабки подсмотренный.

И холодок завихрился поземкой.

— Я… я отдам вам сердце, — панна Цецилия указала на бадью со льдом, в которой лежало вырезанное сердце. — И почки… и печень…

На полу завозился, застонал пан Штефан.

— Что вы…

— Я, — панна Цецилия осознала, что еще немного и… у него скальпель. И мужчина завсегда женщины сильней, если только… — Я отдам вам его!

— Он и так наш, — раздалось за спиной.

Панна Цецилия оглянулась.

Никого. Только снег рассыпался, искры серебристые коснулись кожу и проткнули болью.