— А я… что угодно, — пан Штефан облизал губы, взгляд его был безумен. — Если вы и вправду покажете, я готов что угодно…
— Покажем…
На пирожки слетелся ледяной рой. Снежинки облепили их, и показалось в какой-то момент, что вовсе это не снежинки, но мелкие белые мушки…
— Пожалуйста, — выдохнула панна Цецилия, но кто бы ее стал слушать.
— Все просто, — ледяная рука пробила грудь и вытащила сердце. — Вынимаем старое…
А после, прежде чем панна Цецилия успела принять мысль о собственной скоропостижной кончине, эта же рука сунула в дыру другое сердце.
— …и ставим новое.
Пальцы разжались.
И… стало горячо… в ушах загудело, закололо…
— Ничего сложного.
…это было последнее, что услышала панна Цецилия, прежде чем лишиться чувств. В себя она пришла спустя два часа, обнаруживши, что и снег, и пирожки исчезли, но осталась раскуроченная женщина и пан Штефан, на мертвом лице которого застыла несказанная обида.
А бабка правильно говорила, не стоит верить духам.
Глава 34. О том, что некие личности имеют отвратное обыкновение поганить чужие планы
Сначала думаешь, чем её удивить, а потом ищешь, чем её удавить…
…из размышлений пана Кузьмячика о женщинах в целом и собственной супруге в частности, высказанных личным порядком старому приятелю.
Себастьяна ждали.
На сей раз не с пулей, хотя, конечно, в глазах паренька, за тоскливым смирением читалось этакое смутное желание раз и навсегда избавиться от проблемы.
— Скоро, — пообещал Себастьян, одаривши проводника клыкастою улыбкой. — А теперь поторопись, будь любезен…
Контрабандная тропа открылась от огромного камня, положенного на перекрестье двух дорог во времена незапамятные, в которые и сам камень, и дороги эти были частью иного мира. И Хольма не существовало, и границы, и приграничья, а тропы вот водились. И контрабандист — паренек с круглой крупной головой, на которой чудом, не иначе, удерживалась клетчатая кепка — постучал по камню. Царапнул палец иглой. Мазнул.
И сказал заветное слово.