— Ваше любопытство в данном случае было неуместно.
Эти двое разговоры разговаривали и, чуял Ганц, разговорами все и закончится. Отпустят… как есть отпустят эту сволочь имперскую и дальше трудовой народ угнетать. А он… он должен…
…нет, стрелять нельзя.
Тогда…
— Что ж, полагаю, наша беседа напрочь лишена смысла, — сказал князь. — Если вы убедились, что я не провожу ничего, кроме гробов, то, быть может, позволите откланяться?
И спиной повернулся.
Наклонился, смахивая с крышки пыль. Тут-то Ганц и не оплошал. Приклад пришелся аккурат на темный князев затылок. И нелюдь только хрюкнула и повалилась в гроб.
— Какой идиот, — вздохнул особист, осенив себя знамением. И очи к небесам воздел. — С другой стороны… этакое не подстроишь. Грузите, ребята…
Князя уложили в гроб.
Красиво получилось. Тросточку тоже в руки всучили. И крышку заколачивать не стали, на бочок положили. Особист князя по волосам погладил, подушечку поправил, чтоб лежал, стало быть, ровно. И повернувшись к Ганцу велел:
— Пошли. Объяснительную писать станешь. С извинениями… а то ж князь, сам понимаешь… скандал… этакие скандалы нам ни к чему.
Глава 37. Последняя
Его высочество, наследник Познаньской короны, соизволил потереть переносицу и брови нахмурил. Но Катарина не слишком-то поверила, что человек этот, слишком какой-то обыкновенный, разве что некрасивый чрезмерно, и вправду гневается.
Взгляд его был спокоен.
— Ты понимаешь, что натворил? — поинтересовался он, разглядывая Катарину с откровенным любопытством, которое, впрочем, не было обидным. — Если брата-волкодлака они еще стерпели, то этакий скандал… жена из Хольма… у воеводы…
— Готов сложить полномочия, — раскаяния в князевом голосе было еще меньше, чем гнева в королевском.
— Сложишь, конечно, куда ты денешься, — вздохнул королевич. — Или я… а так надеялся… и кого теперь? Это ведь не забудется… и Хольм, опять же… подняли вой, что ты в их внутренние дела влез.
Князь потупился и ковырнул носочком паркетину.