О’Киффе утвердительно кивнул головой.
— Вы и Джонсон спрятались под диваном. Согласитесь, О’Киффе, что вы поступили по-ребячески. Неужели вы могли допустить, что диван послужит препятствием лучу, проникающему сквозь толстые стены? Увидев вас обоих, я понял, что мне нужно сделать выбор: либо убить вас обоих, либо погибнуть самому. Одно мгновение я чуть было не поддался искушению. Инстинкт жизни здорового человека чрезвычайно силен и во мне, кроме того, я верил в свою миссию. Я верил в то, что все, преграждающее мне путь к осуществлению этой миссии, должно быть уничтожено. Какое значение могли иметь две человеческих жизни по сравнению с счастьем миллионов людей! Да, в то время, когда лучи скользили над диваном, вам обоим грозила смертельная опасность.
О’Киффе посмотрел Мак Кеннану в глаза и сказал:
— Я знал это.
— Моя рука лежала на рычаге, я был в экстазе, я чувствовал себя господином над жизнью и смертью — одно движение моей руки — и… Тогда у меня промелькнула мысль, мысль, заставившая остановиться кровь в жилах, и я с ужасом отдернул руку. Я, который стремился всю свою жизнь к самосовершенствованию, я, носивший в своем сердце высокие идеалы, устремлявшиеся ко всему высокому, я мог, хотя бы на минуту, подумать о том, чтобы использовать открытую мной силу для того, чтобы спасти свою жизнь. Чем же в таком случае станет голубой луч в руках других людей, людей без всяких идеалов, бессердечных и жестоких? И я пришел к заключению, что мое изобретение не принесет человечеству ничего, кроме страданий.
В голосе Мак Кеннана звучала глубокая скорбь. Его энергичное лицо было бледно.
— Так как я лишился веры в то, что сумею принести пользу человечеству, жизнь потеряла для меня всякую цену. Перед вами человек, который готов был пожертвовать всем для общего блага. Когда я убедился, что мое открытие не принесет ничего, кроме вреда все было кончено. Во мне нет больше веры. Даже, если бы не открылось, что я убил Кардифа, я не мог бы продолжать жить, потому что человек, потерявший веру в будущее,
совершенно бесполезный член общества.
Снова наступила гнетущая тишина. Джонсон вопросительно взглянул на О’Киффе, но тот не отрываясь смотрел на Мак Кеннана. Сыщик медленно поднялся и дрожащим голосом произнес:
— Я должен исполнить свой долг. Именем закона, вы арестованы.
Тяжелая рука легла на плечо сыщика и заставила его снова опуститься в кресло. Перед ним стоял О’Киффе. Бледный, потрясенный, он умоляюще смотрел на него.
— Не спешите, Джонсон, не спешите! Есть нечто высшее, чем долг.
Мак Кеннан печально улыбнулся.
— Благодарю, О’Киффе. Я всегда знал, что вы великодушный противник. Я понял с первого момента, что значит ваше сегодняшнее посещение. Нельзя идти наперекор судьбе. У меня есть еще одно желание: я хотел бы привести в порядок мои бумаги и аппарат. А затем делайте со мной все, что хотите.
Он опустил голову.
— Вы согласны, Джонсон? — сказал репортер. — Сойдем вниз; я ручаюсь за него: он не убежит.
Сыщик на мгновение задумался: исповедь Мак Кеннана произвела на него потрясающее впечатление.
— Хорошо, — резко ответил он, стараясь скрыть волнение. — Идем…
Мак Кеннан пожал О’Киффе руку.
— Благодарю вас.