– Кому – им?
– Кому? Да никому. Тем ребятам, что встретил на дороге. Бродягам.
Мойленд налил ему еще:
– На самом деле ты
– Я? Не говори глупостей, Зак.
– Слушай, Джо, я не мальчик. И я твой друг. Даже если бы ты мне рассказал, это ничего не изменило бы. Во-первых, у меня нет доказательств. Во-вторых, я симпатизирую подполью – как всякий американец. Я только считаю, что у них негодное руководство и глупая тактика. А то бы я сам к ним примкнул.
– Глупые они – это точно! Здесь ты не ошибаешься.
– Так ты там
– А? Слушай, не подлавливай меня. Я давал честное слово…
– Остынь! – сказал Мойленд, как бы отмахиваясь. – Не бери в голову. Я ничего не слышал и ничего никому не могу рассказать. Меньше знаешь – дольше живешь.
Он сменил тему.
Жидкости в бутылке постепенно убавлялось, а Мойленд тем временем излагал свой взгляд на события:
– Стыд и позор, что нам пришлось так трудно усваивать свой урок, но реальность такова, что мы фактически стояли на пути прогресса. Когда-то, в сорок пятом, было время, когда мы могли это сделать сами, да только духу не хватило. Всемирная организация, всемирное правительство. А мы стояли на дороге, вот нас и сровняли с асфальтом. Так должно было случиться, и умный человек мог это предвидеть.
Бенц страшно возмутился, но не сразу нашелся что сказать.
– Слушай, Зак, так ты хочешь сказать, что тебе это
– Нравится? Конечно нет. Но это было необходимо. Если тебе надо будет вырвать зуб, тебе это может не нравиться, но все равно придется. И в любом случае, – продолжил Мойленд, – это не так плохо. Большие города так или иначе были экономически нецелесообразны. Нам бы пришлось самим их взрывать. Можешь назвать это уборкой трущоб.
Бенц стукнул пустым стаканом:
– Пусть так – но ведь нас превратили в рабов!
– Не так страстно, Джо! – сказал Мойленд, наливая в его стакан. – Ты ведь говоришь абстракциями. Коп на углу мог тебя замести, когда только хотел. Это свобода? И важно ли, с ирландским или каким-нибудь другим акцентом говорит коп? Нет, друг, слишком много чепухи болтают насчет свободы. Свободы нет ни у кого. Ее вообще нет на свете. Есть только различия в привилегиях. Свобода слова? Вот сейчас мы говорим свободно. Или тебе надо обязательно забраться на трибуну? Свобода печати? А
– Ты прав, Зак, – кивнул Бенц. – Дурак я был.