Четверо

Приглушённый голос Крамера он слышал даже здесь.

– У племени мгаи-мвенге есть погребальное заклинание, – продолжал Крамер. – Я записал его со слов шаманов из масаи, и мне кажется, сейчас настало время привести его полностью.

Введенский обернулся в сторону зала. Через раскрытую дверь он видел сидящего за столом Крамера, лысый затылок директора ДК, любознательного красноармейца и жену тучного украинца.

Договорив, Крамер зачем-то отложил в сторону бумагу, по которой читал, сделал глоток воды и встал, опершись одной рукой на стол.

Когда он снова заговорил, Введенский понял, что Крамер смотрит прямо на него.

– Всё, что ты видишь, сделано из пыли и света. Я знаю мир. Он другой. Всё, что ты знаешь, окажется ложью. Всё, во что ты не веришь, станет правдой. Когда ты отворачиваешься, за твоей спиной всё меняет свой облик. Ночное небо становится белым, а звёзды в нём – чёрными. Капли дождя поднимаются вверх. Облака превращаются в серые скалы. Сгоревшее дерево вновь зеленеет листвой. Рыбы в воде говорят человечьими голосами.

У Введенского задрожали пальцы. Он докурил папиросу, швырнул её на землю и затоптал.

– Всё сущее живёт. Окна в твоём доме говорят по ночам. Земля под ногами поёт и кричит. Костёр в лесу встаёт и идёт вдоль реки. У ветра есть глаза, уши, нос и язык. У ножа на твоём поясе есть дом, жена и дети. Каждый палец на твоей руке умеет думать и говорить. На кончиках твоих волос есть города, где живут люди.

Холодок пробежал по спине Введенского. Солнце скрылось за облаком, и в порыве прохладного ветра зашелестели листья в сквере. Крамер стоял, облокотившись на стол, и монотонно продолжал говорить, не отводя взгляд от Введенского.

– Всё оживает. Всё говорит. Мёртвые ночью встают из могил, приходят к живым, когда они спят, склоняются над кроватью и нашёптывают им сны. Ты не можешь этого видеть. Твои глаза – не твои глаза. Твои уши – не твои уши. Твоё сердце – не твоё сердце.

Введенский вдруг понял, что слышит голос Крамера совсем близко, будто он шепчет ему на ухо. Он помотал головой, провёл вспотевшей ладонью по лицу. Бред какой-то. Наваждение.

Крамер закончил говорить и опустил голову, глядя себе под ноги. В зале стояла мёртвая тишина.

Введенский прошёл в зал и встал в свой угол. Крамер поднял на него глаза и чуть виновато улыбнулся.

– Я привёл это заклинание целиком, – сказал он. – С такими словами мгаи-мвенге хоронили своих мертвецов. Здесь очень душно.

Крамер опять замолчал, громко сглотнул слюну и уставился в пол: его глаза вдруг потеряли осмысленность и казались стеклянными. Нижняя губа его задрожала, он вцепился в стол ещё сильнее, задышал быстро и неровно.

Введенский понял, что Крамеру плохо. Он оглядел зал и быстро зашагал в сторону сцены.

Крамер поднял на него взгляд, и его губы задрожали ещё сильнее.

– Здесь очень жарко и душно, – сказал он. – И очень страшно.

Он попытался взять графин с водой, но промахнулся рукой и со звоном опрокинул его на пол. Наклонился к столу, вцепившись в него обеими руками, захрипел, стал ловить губами воздух, закатил глаза и с грохотом свалился на сцену.

Зал зашумел.