Четверо

Введенский сидел за столом с пистолетом в руке и смотрел в стену.

– Будем считать, что он оказал сопротивление при задержании, – сказал он, не глядя на Охримчука.

– Вы с ума сошли? – повторил Охримчук. – Что вы наделали? Это… это что вообще? Вы… как, зачем?

Он подошёл к убитому, наклонился, осмотрел его, потом разогнулся, развёл руками:

– Слушайте, это черт-те что! Вы в своём уме?

– Оказал сопротивление при задержании, застрелен сотрудниками милиции при попытке к бегству, – сказал Введенский, подняв взгляд на Охримчука.

– Это уже ни в какие ворота. Чёрт…

Охримчук закружил по комнате широкими шагами, ударил себя кулаком по коленке, грязно выругался.

– Это… это вообще… – У него как будто не хватало воздуха в лёгких. – Введенский, вы псих.

– Я совершенно здоров, – возразил Введенский. – Этот бедолага не смог бы ничего нам рассказать. Он не знал, что сделал. А если бы он узнал, что натворил, это было бы для него хуже смерти. Я выбрал ему лучшую участь. Считайте, что я убил его из жалости. Добавим к этому, что его в любом случае ждал бы расстрел.

– Слушайте, Введенский, я заявлю на вас. Мы столько времени искали этого убийцу, а вы вот так просто взяли и… Кто так делает? Вы настоящий псих, вот что.

Введенский промолчал.

– Настоящий псих! – повторил Охримчук. – Что вы узнали? Мотивы? Зачем он устраивал этот балаган? Как? Что с Черкесовым? Пластинки? Звезда эта…

Введенский молча пожал плечами.

– Я доложу! Заявлю! – продолжал Охримчук.

Введенский встал из-за стола, положил пистолет в карман, выпрямил спину и отчеканил:

– Вы забыли, что я старше вас по званию и занимаю должность в вышестоящем органе. Имейте в виду, что я могу запросто сделать так, что вы смените белую гимнастёрку на серый ватник. Материалов хватит, а надо будет пришить ещё – пришьём. У нас умеют. Так что молчите в тряпочку. Оформите этого, – он кивнул на труп, – как убитого при задержании. А мне пора.

Он направился к выходу.

Охримчук преградил ему путь, выставил вперёд ладонь.

– Куда?