– Да, наверное, так и бывает, когда вдруг оказывается, что твою историю знает весь мир.
– Сам виноват: ты же сам её и записал. Во всяком случае, так говорится в книге.
И правда, в книге «Остров Сокровищ» Стивенсона говорилось, что историю эту на самом деле собственноручно записал Джим Хокинс.
– Я знаю историю получше, – продолжал Джим. – Историю о книжной деревушке Хэй-он-Уай, из которой в один прекрасный момент вырос Либрополис. Мне рассказала её старая баронесса, и если я расскажу её тебе и она развлечёт тебя, тогда я не напрасно провёл три года у неё на службе.
Пип откинулся на свою огромную подушку и вытянул ноги под одеялом.
– Ладно.
Джим придвинул стул поближе и начал, подражая неспешной манере баронессы, рассказывать.
– Много-много лет назад, когда Либрополиса ещё не существовало, Хэй была не убежищем, а всего лишь маленькой деревушкой среди холмов Уэльса. Деревушка эта, однако, была не похожа на остальные: она была первой в мире деревней, где продавались только книги. Книги предлагались во всех домах и на всех углах, в витринах магазинов и в фанерных киосках, со старых телег и с лотков странствующих разносчиков. Жители деревни, бывшие фермеры и ремесленники, вдруг стали зарабатывать приличные деньги литературой – как хорошей, так и плохой – и постепенно начали находить удовольствие в коллекционировании книг, – даже те, кто раньше не читал ничего, кроме телефонного справочника и инструкций по эксплуатации. Книгами украшали подоконники и цветочные горшки, каминные полки, праздничные столы и кладбище. Все только и говорили, что о книгах, и вскоре в Хэе не осталось домов, где бы не было множества книг, кроме, пожалуй, купели в церкви и стойки в пабе, хотя насчёт них я тоже не уверен.
В те времена в Хэе остались, в сущности, только книги и люди, продававшие их, и эти действующие лица нашей истории страдали от английской погоды. Им удавалось успешно противостоять дождю, мороси и граду, однако им очень мешал ветер. Ведь в Хэе зачастую дул особенный ветер. Он налетал мгновенно, без предупреждения. Предвестниками ветра были лишь кошки, мяукавшие особенно жалобно перед тем, как он проносился по улицам Хэя. Ветер этот не играл ни с сухой листвой, ни с пылью, ни с мелкими камешками: его целью были буквы.
Ветер распахивал книги, лежащие повсюду, и смахивал буквы с их страниц, сметал газетный шрифт со свежей прессы на автобусной остановке, а жирные заголовки приводили его в совершенное неистовство. Ветер пролетал по кладбищу, срывая имена с надгробий, опустошал указатели на дорогах, ведущих в Хэй, так что путешественники, торопившиеся в деревню, вынуждены были блуждать между высокими изгородями. Даже молочник регулярно сворачивал не туда, куда нужно, а оказавшись в конце концов в Хэе, не знал, куда и кому доставлять свой товар, – этикетки на молочных бидонах оказывались белее самого́ молока.
Внезапно налетев, ветер так же внезапно стихал, оставляя после себя опустошённые страницы раскрытых книг. Только одинокие буквы и слова, потерянные им в спешке, оставались лежать по обочинам дорог. Например, ветер терпеть не мог слово «Англия», – немудрено, ведь он был из Уэльса! – а ещё, по неизвестной науке причине, он часто выбрасывал слово «парикмахерская», а иногда – «континуум».
Так прошло несколько лет. Обитатели деревни привыкли к своему ветру, как привыкают к неприятным, но неизбежным визитам тёщи или трубочиста. Они больше не пытались выяснить, откуда берётся этот ветер. Тем не менее ответ на этот вопрос существовал, и находился он в башне на краю деревни.
В башне жила девушка, и хотя с высоты открывался прекрасный вид на Хэй-он-Уай и окружавшие её холмы, а в хорошую погоду из южного окна был виден Кардифф, из западного – море, а из восточного – Котсуолдские холмы, красо́ты эти не радовали её глаз, ибо она жила в башне не по своей воле. В юном возрасте её заточили туда, словно принцессу Рапунцель, и она знала, что, по всей вероятности, ноги её никогда более не коснутся земли. Бедняжку лишили не только свободы, но и книг. В башне не было ни одной книги, поэтому девушка не знала даже сказки о Рапунцель.
Девушке было сказано, что её талант непредсказуем, хотя со временем она научилась превосходно управлять им. Ей внушали, что он чрезвычайно опасен, хотя у неё никогда не возникало желания отомстить тем, кто заточил её в башню. Люди, определявшие её судьбу, считали, что нельзя допустить, чтобы девушку нашла её сердечная книга, хотя девушка определённо знала, что та должна быть где-то внизу, в Хэе. Одна из бесчисленных книг, заполнивших дома, улицы и цветочные горшки, была
Сначала ветер приносил ей главы из книг – потрошил хрупкие корешки, источенные временем, трепал старые обложки и цепко хватал трепещущие страницы, занося в башню целыми кипами. Девушка читала каждую из них, а некоторые перечитывала снова и снова.
Однако ни одна из занесённых ветром историй не имела ни начала, ни конца, и к тому времени, когда эти пожелтевшие от времени страницы в конце концов обнаружили односельчане и отобрали у несчастной пленницы, она уже знала каждую из них наизусть. Девушка не печалилась о том, что у неё отобрали отдельные главы, но грустила оттого, что ветер заперли в башне, а ей позволили отныне видеть солнечный свет только через толстое зелёное стекло.
Вскоре девушка заскучала и попросила дать ей чистую бумагу, чтобы рисовать. Ни один библиомант на свете не в состоянии написать собственную сердечную книгу, поэтому просьба девушки была исполнена. Она изрисовала всю бумагу и попросила ещё, и картинки, которые она рисовала, радовали глаз, хотя девушка ничего не знала об обычаях мира снаружи, поэтому её рисунки оставались столь же несовершенными, как и истории, принесённые ей ветром. Девушка, однако же, всегда оставляла пустой оборотную сторону изрисованных ею листов.
Ветер по-прежнему пролетал по улицам Хэя, но больше не раздирал книги, удовлетворяясь буквами, которые он сметал с бумажных листов, деревянных вывесок и каменных плит и, словно град, горстями швырял в окно комнаты в башне. Буквы стекали по стеклу, словно капли дождя, просачиваясь внутрь через мельчайшие щели и швы кладки. Пленница бережно собирала их, выстраивая в ряды на оборотной стороне своих рисунков, холила и лелеяла их, словно рыбок в аквариуме, и терпеливо ждала, пока они не начали складываться в слова, предложения и истории, а позже, гораздо позже, долгие годы спустя, – в её сердечную книгу.
Джим говорил всё тише, и хотя история ещё далеко не закончилась, у Пипа уже закрывались глаза, и Джим замолчал.
Пока Пип засыпал, Джим, восхищаясь, рассматривал библиомантические обои на стенах комнаты. Для него было в новинку, что обои отображали любую историю – не только написанную, но и рассказанную. На стенах, словно полузабытые воспоминания, возникали картины улочек Хэя, плясали буквы. Там высилась башня на краю деревни и печалилась бедная девушка, заключённая в ней. Несовершенные изображения лишь угадывались, возможно, потому, что Джим не был библиомантом.