Экспат

Рауха плюнула в лицо худому. Банда загоготала.

— Тощий, а кошка–то с коготками!

Вожак повернулся к отцу и состроил одобрительную рожу.

— Знаешь, папаша, а ведь такие тоже кое–кому нравятся… — он легко провёл ногтем от шеи и ниже, до ночной рубашки, оставляя красный след. — Неужели мне нужно её забрать, чтобы ты оторвал жопу от стула и нашел проклятые две с халфом тысчонки?

Цагеров поднял взгляд. В нём не было смирения — только ярость, но это совсем не смутило Тощего Барри. Юный вожак смотрел в пасть джосеру, едва унёс ноги от самого злого безопасника на всех Мыловарнях, и какой–то там докер не мог его напугать. Особенно — теперь. Ударить нейрохлыстом, настроенным на страх? А может, по дочурке? Вон как судорожно дергается папашка.

Модная ухающая мелодия прервала складывание фирменной неприятной усмешки Барри. Он показательно облизнулся прямо перед Раухой, пояснил:

— Извините. Деловой партнер, — дождался, пока усмешки подчинённых стихнут.

И, наконец, принял «улиткой» вызов. Этот абонент был слишком важен для текущей ситуации. Даже несмотря на все косяки предыдущего сотрудничества в то время, когда от «кислых» было куда больше нынешних двух дюжин.

— Да.

— Рад слышать, что ты ещё жив, тощий, — сухо буркнул мужской голос по ту сторону соединения.

— А уж я как рад, дружище, представить себе не можешь, — протянул Барри.

— Могу.

— Да неужели?

— Именно. На три сотни урдалебских жетонов.

Барри едва не поперхнулся. Это было куда больше, чем весь его осколок банды заработал за прошлый месяц.

— Четыре сотни, говоришь?.. отличное предложение, дружище, просто отличное.

— Говорю триста двадцать, болван.

— Триста восемьдесят — это верхняя граница самоокупаемости, герр…

— Без имён! — рявкнул собеседник.

— Что ж, герр Безымянный, триста шестьдесят меня вполне устроят.