– Не знаю… ― проговорил он. ― Даже не знаю, стоит ли это вообще ворошить. Туркас мёртв, всё закончилось.
Леа посмотрела на него.
– Что таращишься? ― озлился Харуун. ― Без тебя проблем хватает, нечего меня осуждать! Ты сама уже знаешь, кто убил, и я знаю! Ну и что теперь? Хватать и в темницу сажать?!
Он поднялся, надел жилет на голое тело.
– Ну? ― спросил он, стоя у двери. ― Прячь список, который украли у Ватракса, и пойдём. Раз мы с похорон вернулись, то и суду скоро быть!
Леа выполнила его указания, поправила одежду, волосы ― и они в самом деле отправились на суд.
По причине хорошей погоды судебное заседание проводили не в помещении, а на открытом воздухе, там же, где до этого утром проходило принятие в ученики. Народу собралось ещё немного, но неутомимая Хана уже делала своё дело.
– Без пятнадцати минут три часа! ― выкрикивала она, стуча своей колотушкой. ― Почти три часа! Суд скоро начнётся! Суд!
– Эх, мы забыли и ничего не захватили! ― сказал Харуун. Заседания длились долго. Зная это, жители тащили ящики, стулья, табуретки, лавки, кто что мог, теснились, задевали друг друга ― и каждый стремился занять место поближе, оставив только небольшой проход по центру.
Тот стол, за которым утром сидели дети и который даже никуда не уносили, теперь занимал судья Маглор Трейвендес. В обычной жизни судья был плотником и изредка выполнял какие-то работы с камнем. Но раз в месяц, в последний его день, он по надобности превращался в скучнейшего человека, который, казалось, дышал только законами и формулярами.
С краю стола сидел Авель Прим, который запасся чистой бумагой. Его сопровождала Шуша, которая уже учтиво открыла и пододвинула ему чернильницу, очинила перья и теперь примостилась за его плечом, ведя себя так тихо и чинно, что Харууну становилось страшно. Шуша нашла его глазами и подмигнула, он помахал ей. Никто бы ничего не заподозрил, ведь он только приветствовал. Из здания школы вынесли скамью и поставили её отдельно, так, чтобы всем было хорошо видно ― то была скамья подсудимых.
Трейвендес уже разложил все бумаги и сидел, сцепив заскорузлые пальцы и уставившись на них. Он ни на кого не смотрел, ожидая только начала суда.
– Садись, Харуун, ― сказала Офелия, грубовато ткнув короля в бок. Он обернулся, заметив её. Она сидела в первом ряду. ― Смотри, на лавке место свободное.
Харуун взглянул ― свободное место на лавке было только одно. И он уступил его Леа, а сам сел у её ног прямо на нагретую солнцем землю, вымощенную гладкими камнями. Леа чуть подобрала юбку, сложила руки на коленях, и, запрокинув голову, Харуун увидел на её лице выражение смущения.
– Прекрати, ― тихо сказал он. ― Всё хорошо.
Леа не ответила.
Харуун запахнул жилет на груди, приподнялся и осмотрел присутствующих. Опаздывающие садились или вставали на задних рядах, стражники блестели оружием и бронёй, люди переговаривались, толкались, между рядов промчался Йен, убегая от задирающей его Алисии, и уткнулся матери в колени.
Где-то позади всех загремела колотушка.
– Три часа! ― прокаркала Хана. ― Три часа!
Харуун удивлялся, как она так точно определяет время. Он знал, конечно, что этому учатся с малолетства, что хранитель времени постоянно в голове отсчитывает минуты и секунды и это не прекращается никогда. Разбуди хранителя ночью ― и она скажет, который час, с точностью до секунд. Он думал, что, наверное, к концу жизни все хранители сходят с ума.