— Счастливо, Тереза.
Ничего не произошло. Она была наедине с биением собственного сердца.
Потом внешний люк "Сладкой Джейн" скользнул в сторону. Небольшого перепада давления оказалось достаточно, чтобы Марли выбросило наружу в темноту, пахнувшую чем-то старым и грустно человеческим — запах давно заброшенной комнаты. В воздухе чувствовалась какая-то густота, нечистая сырость, и, все еще падая, Марли увидела, как за ней закрывается люк "Сладкой Джейн". Мимо скользнул луч света, качнулся, прошелся по стене и наконец нашел кружащуюся на одном месте Марли.
— Свет! — рявкнул хриплый голос. — Свет для нашей гостьи! Джонс!
Это был тот самый голос, какой она слышала в капле передатчика. Звук его странно отдавался в железной бескрайности этого места, пустоты, через которую она все падала и падала… Потом послышался резкий скрежет, и вдали вспыхнуло кольцо терпкой синевы, высветив дальний изгиб стены или обшивки из стали и литого лунного бетона. Поверхность стены была разлинована и испещрена картой тонко выбитых каналов и впадин — очевидно, прежде здесь размещалось какое-то оборудование. В одних выемках еще держались шероховатые прокладки из расширяющегося пенопласта, другие терялись в мертвой черной тени…
— Обвяжи-ка ее веревкой, Джонс, пока она не раскроила себе череп….
Что-то с влажным чмоканьем ударилось о плечо скафандра, и Марли, повернув голову, увидела, как по тонкой розовой нити к ней скользит плевок прозрачного пластика. На глазах веревка застыла, обернулась вокруг талии и рывком натянулась. Пространство заброшенного собора наполнилось натужным стоном мотора, и медленно-медленно ее стали подтягивать наверх.
— Однако подзадержались, — сказал голос. — Я все думал, кто будет первым. Так, значит, Вирек… Мамона…
Тут ее подхватили, несколько раз повернули. Марли едва не потеряла шлем, который поплыл было прочь, но кто-то сунул его ей обратно в руки. Сумочка, в которую Рес запихала пальто и ботинки, описала кривую и врезалась Марли в висок.
— Кто вы? — спросила Марли.
— Лудгейт! — прогрохотал старик. — Виган Лудгейт, как тебе прекрасно известно. Кого еще он прислал тебя сюда обманывать?
Все в шрамах и пятнах, будто от ожогов, лицо старика было чисто выбрито, но черные нестриженые волосы свободно плавали вокруг головы в приливах спертого воздуха, как морские водоросли.
— Извините, — сказала она. — Я здесь не для того, чтобы вас обманывать. Я больше не работаю на Вирека… Я пришла сюда, потому что… Я хочу сказать… для начала, я вовсе не уверена, зачем я сюда летела, но по пути я узнала, что художнику, который изготавливает шкатулки, угрожает опасность. Потому что есть что-то еще… Вирек полагает, что у этого художника есть что-то, что освободит его, Вирека, от его рака….
Марли запуталась и умолкла, слова натыкались на почти материальное безумие, исходившее от Вигана Лудгейта. Теперь она увидела, что старик облачен в потрескавшийся пластмассовый панцирь древнего рабочего скафандра. На потускневшую сталь кольца под шлем были ожерельем налеплены дешевые металлические распятия. Его лицо оказалось вдруг совсем близко, и Марли ощутила запах гнилых зубов.
— Шкатулки! — Маленькие шарики слюны сворачивались у его губ, повинуясь элегантным законам Ньютоновой физики. — Блудница! Они — из длани Господней!
— Полегче, Луд, — раздался второй голос, — ты пугаешь даму. И вы полегче, леди, потому что старый Луд… ну, у него не так уж много бывает гостей. Совсем выбивают его из колеи, видите ли, но в общем и целом — он безобидный старый хрен.
Она повернула голову, чтобы встретиться с веселым и спокойным взглядом широко распахнутых голубых глаз на довольно юном лице.
— Меня зовут Джонс, — сказал парнишка. — Я тоже тут живу…
Виган Лудгейт запрокинул голову назад и завыл. Звук дико отозвался от стен из стали и камня.
— Видите ли, — говорил Джонс, пока Марли подтягивалась вслед за ним по канату с узлами, натянутому вдоль коридора, которому, казалось, не будет конца, — он обычно довольно смирный. Слушает свои голоса, знаете ли. Разговаривает сам с собой, а может, с голосами, не знаю. А потом на него вдруг находит, и он становится вот таким, как только что…