Кумико решила, что он кореец. У отца были партнеры-корейцы; они занимались строительным бизнесом, так говорила мать. Как и этот, они, как правило, оказывались крупными мужчинами, почти таких же габаритов, как Пе-тал, с широкими серьезными лицами.
— И, кажется, очень замерзла, — продолжал кореец.
— Я ищу одного человека, — устало сказала Кумико. — Он живет на Маргейт-роуд.
— Где это?
— Не знаю.
— Зайди, — предложил торговец, обведя жестом конец стойки.
Его палатка была собрана из щитов розового рифленого пластика.
Она прошла между плакатом с рекламой лапши и стендом, рекламировавшим какое-то роти — это слово было составлено из окрашенных в бредовые цвета дутых букв, с которых будто соскальзывали светящиеся капли. От прилавка пахло специями и тушеным мясом. Холод кусал за ноги, щипал уши.
Пригнувшись, Кумико проскользнула под затуманенный паром кусок полиэтилена. В самой палатке оказалось очень тесно: приземистые синие баллоны с бутаном, три плитки, заставленные высокими кастрюлями, пластиковые мешки с не готовой еще лапшой, стопки пластиковых мисок — среди всего этого двигался громадный кореец, ухаживая за своими кастрюлями.
— Садись, — сказал он.
Когда девочка присела на желтую пластмассовую емкость с глютаминатом натрия, голова ее оказалась ниже прилавка.
— Ты японка?
— Да, — ответила она.
— Из Токио? Кумико помедлила.
— Одежда такая, — пояснил кореец, потом спросил, кивая на ее ноги: — Почему ты ходишь в этом зимой? Такая теперь в Токио мода?
— Я потеряла сапоги.
Он протянул ей пластиковые миску и палочки; в прозрачном желтом бульоне плавали слипшиеся комки лапши. Девочка жадно ела, потом выпила бульон. Кумико смотрела, как кореец обслуживает африканку, которая забрала лапшу с собой в собственной посудине с крышкой.
— Маргейт, — задумчиво повторил торговец, когда женщина ушла.
Вынув из-под прилавка книгу в бумажном, с жирными пятнами переплете, он начал ее листать, слюнявя большой палец.
— Вот, — сказал он наконец, ткнув пальцем в карту с невероятно мелким масштабом. — Вниз по Экр-лейн.