Порывшись под прилавком, он нашел синюю перьевую ручку и начертил маршрут на грубой серой салфетке.
— Спасибо, — сказала Кумико, — мне пора идти.
Пока она брела к Маргейт-роуд, к ней пришла мать.
Салли — в опасности, где-то в Муравейнике, и Кумико верила, что Тику удастся отыскать способ с ней связаться. Если не по телефону, то через матрицу. Может быть, Тик знает Финна, мертвого человека из тупика…
Постоянно растущий коралловый риф метрополии в Брикстоне дал убежище совсем иной, незнакомой форме жизни. Лица, светлые и темные, мешанина бесчисленных национальностей и рас. Кирпичные фасады испещрены надписями, рисунками — буйство красок и символов, какие и представить себе не могли первоначальные строители или владельцы. Из открытой двери паба, мимо которого она проходила, выплескивались бой барабанов, жар и раскаты смеха. Лавки продавали совсем незнакомую Кумико еду, тюки яркой одежды, китайские инструменты, японскую косметику…
Задержавшись у освещенной витрины с коллекцией помад и румян, где ее лицо отразилось в серебристом заднике декорации, девочка почувствовала, как на нее из ночи обрушилась смерть матери. Мать так любила подобные вещи.
Безумие матери. Отец никогда не упоминал о нем. В мире отца не было места безумию. Безумие матери было европейским, импортной западней горестей и иллюзий… Отец убил ее мать, сказала Салли на Ковент-Гарден. Но правда ли это? Он привозил врачей из Дании, Австралии и, под конец, из Тибы. Врачи выслушивали сны принцессы-балерины, чертили карты и временные графики ее синапсов и брали анализы крови. Но принцесса-балерина отказывалась и от их таблеток, и от их утонченной хирургии.
— Они хотят изрезать мне мозг лазерами, — шептала она Кумико.
Она нашептывала и другие вещи.
По ночам, говорила она, из своих кубиков в кабинете отца Кумико, как дымок, восстают злые духи. "Эти старики… — говорила она, — они высасывают наше дыхание. Этот город пьет мое дыхание. Здесь нет покоя. Нет настоящего сна".
Перед концом она совсем перестала спать. Шесть ночей мать молча и совершенно неподвижно сидела в своей голубой европейской комнате. На седьмой день она ушла из квартиры одна — достойный упоминания подвиг, учитывая усердие секретарей — и отыскала дорогу к холодной реке.
Но в заднике витрины ей еще чудились линзы Салли. Кумико вытащила из рукава свитера карту корейца.
У обочины на Маргейт-роуд стояла сожженная машина. Девочка помедлила возле нее, оглядывая молчаливые фасады на противоположной стороне улицы, и тут услышала какой-то звук за спиной. Оглянулась и увидела в свете полуоткрытой двери ближайшего дома перекошенное лицо горгульи под лавиной сальных кудрей.
— Тик!
— По правде говоря, Терренс, — сказал тот, когда исчезла искажающая лицо гримаса.
Тик жил под самой крышей. Нижние этажи пустовали, светлые прямоугольники на обоях — призраки изчезнувших картин — провожали их взглядом.
Хромота Тика, когда он взбирался перед ней вверх по лестнице, сделалась еще более явной. На нем был серый костюм из блестящей плащевки и табачного цвета замшевые "оксфорды" на толстой подошве.
— А я тебя ждал, — сказал он, с усилием перенося тело с одной ступеньки на другую.
— Правда?
— Я знал, что ты сбежала от Суэйна. Копировал понемногу себе в буфер его график, когда у меня было время, свободное от того, другого…