— Попали под действие гипноза?
— Верно.
— Это называется сомнением.
— Хорошо, что не безумием.
Взгляд Кирилла стал очень внимательным, не участливым, но мягким. А тон — убежденным:
— Люди идут за тобой, потому что верят.
— Или они очарованы?
— Боги очаровывают, эту особенность ты не можешь контролировать.
— Но насколько в таком случае самостоятельны идущие за мной?
— А разве тот, кого ведут, может быть самостоятельным?
— Да, — твердо ответила Патриция. — Они сами делают выбор. Они верят в путь. Они хотят по нему идти. Они не рабы.
Она ответила ему, она ответила себе. И довольный Грязнов откинулся на спинку кресла, в его голосе послышалось облегчение:
— Вот и ответ на твой вопрос.
Она все понимает, она все делает правильно, она — молодец!
— Не поняла, — нахмурилась Пэт. — Я ведь спрашивала о них! О людях!
— Ты спрашивала о себе, — поправил дочь Кирилл. — До тех пор, пока ты будешь видеть не толпу почитателей, а собравшихся вокруг людей, не стадо, а ряды признавших тебя, до тех пор они будут самостоятельными. До тех пор ты будешь не вести, а возглавлять, и любовь, которая есть твоя особенность, не затуманит им голову, а придаст сил. Вот так-то, дочь, вот так, и никак иначе.
Пэт вздохнула.
Кирилл же взял ее чашку и вновь наполнил.
Разговор получился нужным, своевременным. Но Грязнов прекрасно понимал, что чувства последователей были отнюдь не главной причиной, по которой Патриция завела его. И даже то событие, о котором она умолчала, но которое поселило грусть в ее глазах, — даже не оно стало причиной, разве что послужило толчком. Сомнения и неприятность можно выразить словами, о них можно рассказать, а те неясные чувства, что окутывали душу девушки, имени пока не имели. Не тревога и не волнение. Тревога и волнение. Не беспокойство. И одновременно — оно самое.
Смутное ощущение, что ты чего-то лишена. Подсознательное понимание, что чего-то не хватает.