Сентябрь

Все эти люди, терроризируемые распоясавшимися коллаборационистами, элитой новой вла­сти могли лишь цепляться за самый малый шанс, торговаться эти уже и не пытались. Помимо страха в их глазах была печаль, даже по отношению к веджьмину, и так же было и на сей раз. Две тысячи ок­купационных бон, на вырост названных долларами. Но повсюду определяемые термином ʺмусорʺ.

Оплата паршивая, зато и работенка непыльная. Здешний участок только-только набирал силу, его команда лишь недавно осознала свои возможности. Пост, правда, стоял при не слишком бойкой дороге, но какие-то доходы он всегда обеспечивал. Состав поста был свежим, но существовала опас­ность, что вскоре ребята обнаглеют, что получат нечто большее, чем старенький М60, даже без реак­тивной брони. Потому Вагнер и принял этот заказ, желая сэкономить на риске и на работе в будущем.

Противники не грешили сообразительностью, действовали стереотипно. Проверки проводили наверняка, под прикрытием нацеленного в жертву танкового ствола, хотя исправных грузовиков ста­новилось все меньше, так что на посту не могли опасаться старого номера с прорыв через шлагбаум. Топлива не хватало, большую часть перевозок взял на себя гужевой транспорт. А чтобы ни у кого не было сомнений, что пост на дороге объехать не удастся, время от времени оккупанты объезжали округу на старом транспортере МI13, помнящем еще Вьетнам.

Из сведений, поспешно переданных, солдаты с поста знали, что вскоре к ним кто-то заявится и предложит оплату, которая будет включаться в стоимость перевозимых продуктов и самогона.

А потом они могут требовать уже больше. Начнут все больше требовать, и незаконный бизнес лишь возрастет в объеме.

Работа легкая, оплата ничтожная. Хватило одной пули, одного попадания. У каждого брониро­ванного чудища имеется слабое место. Дракона можно ранить в мягкое подбрюшье, Ахилла — в пят­ку. У этого слабое место тоже имелось. Пуля попала над самым кольцом подшипника башни, где бро­ня была не толще автомобильного капота. Высвободившаяся энергия зажгла циркониевый стержень, обломки которого разлетелись внутри камеры для боеприпасов в нише башни. У М60 не было легких потолочных защитных плит, которые бы направили выхлоп вверх. Пламя заполнило внутреннюю часть танка, к взрывающихся боеприпасов присоединились те, которые были складированы внутри. Сорванная башня взлетела в воздух, но шасси проехало еще пару десятков метров, сотрясаемое су­дорогами идущих друг за другом взрывов. Наконец развалина остановилась, бухая огнем из люков и щелей.

Непыльная работа; должно быть, у них не работал датчик лазерной подсветки. Танк никак не отреагировал, когда перед самым выстрелом, по панцирю прошелся луч, внесший последние поправ­ки в баллистический компьютер. М60 не повернул башни в направлении угрозы, резко не ускорил ход. Словно никуда дальше ехать ему и было не нужно, а сидящий на краю люка бедный придурок ничего и не ожидал.

Глядя через окуляр прицела, Вагнер покачал головой, не спеша с отходом. Бедного придурка нигде не было видно. И сомнительно, чтобы кто-нибудь когда-нибудь его еще увидит после того, как под самой задницей у него взорвались два десятка 105 мм снарядов. Шасси горело ровным огнем, из почерневшего, перевернутого черепа башни ветер выдувал остатки дыма.

Вагнер, не спеша, начал сворачивать свое местоположение. Он стрелял с пяти сотен метров, датчиков не расставлял. Еще год-полтора назад можно было ожидать прочесывающих округу верто­летов, возможно — скорых разведывательных машин. Теперь — уже нет.

Бедный придурок, подумал он. Нет, никакого придурка и не было. Я уничтожаю только чудищ. Теперь они будут сидеть, как мышь под веником, и прятаться при виде подъезжающей телеги. Ко­мандир подразделения составит рапорт о необходимости вычеркнуть танк с учета по причине плохого технического состояния и невыгодности его транспортировки в ремонтные мастерские. К рапорту под­колет протокол о разоружении.

Вагнер усмехнулся. И правда, техническое состояние послужившей машины ну очень резко ухудшилось. А последним документом станет донесение о дезертирстве четырех солдат. Ну что же, случается…

Четырех? Вагнер наморщил лоб. На корпусе двигателя тоже кто-то сидел. Но эту мысль он отогнал. Только чудища.

Работенка непыльная, оплата паршивая. Один патрон Nammo, дорогой как холера, и сейчас его все сложнее было достать, с тех пор, как норвежцы начали потихоньку ликвидировать произ­водство и готовиться к переезду. Десять рублей, сорок баксов. Вагнер перестал подсчитывать. Даже не зная точного курса ʺмусораʺ на черном рынке, он был уверен, что пришлось прибавить своих.

Подсчитывали замасленные, затрепанные боны, поглядывая друг на друга с выражением все большего оскорбления на лицах. При этом они искоса поглядывали на опиравшегося на стену Вагне­ра. Он не опасался того, что его обманут; в конце концов, в Оструви он больше тратил на свиную котлету. Но его веселило их взволнованность.

В косых, бросаемых ежеминутно взглядах Вагнер отмечал все меньше и меньше страха, зато все больше злости и презрения. Вот этого он ожидал, всегда так было.

Тот, что был потолще, с потной, поблескивающей рожей, чего-то буркнул. Ошибся при подсче­те. Клиенты начали считать по-новой, раскладывая банкноты по кучкам, поглядывая все более враж­дебно, со все большей злостью.

Толстяк не выдержал.

- А вы, пан веджьмин, так не пяльтесь, - прошипел он. - Потом пересчитаете, вас мы не обма­нем!

- Мы платим честно, до цента. - У второго было лицо чахоточника, которому осталось несколь­ко дней на земле, который не может себе позволить себе пообедать в благотворительной столовке. Правда это отрицал перстень на безымянном пальце. Раздраженно он бросил смятые боны на одну из кучек. - Мы честно платим! Было бы только за что!

Вагнер смерил его взглядом.