Сентябрь

- Мне и самому иногда все осточертевает. Да что я говорю, мне все осточертело уже постоян­но, вовсе не иногда. Слушай, а ты должна… Должна его убедить; ведь такое не повторится, ты не мо­жешь пустить это понапрасну… Вы не можете…

И действительно, подумала Маргаритка. Никто не подарит им второго шанса, во второй раз не появится офицер шведской разведки с неожиданным предложением. И что с того, что это предложе­ние было направлено не ей.

- Так что с того? - произнесла она вслух. А я ведь ничего не значу… Даже для него, подумала она при этом. - И что он просил тебя передать? - резко спросила Маргаритка. - Ну, говори.

Какое-то время Фродо молчал.

- Неважно, - наконец-то начал он. - Это неважно, что он просил передать. Важно то, что скажу тебе я…

Маргаритка отрицательно покачала головой еще до того, как коротышка закончил. Фродо не обратил на это ни малейшего внимания.

- Скажи ему, наконец, то, что чуть нее сказала только что. Скажи, перестань уже прятаться под этой своей маской. Перестань притворяться. Может быть, тогда… Ты же знаешь, что он первый.

- Ничего из этого, Фродо, не получится, - перебила его Маргаритка. Голос ее сломался.

Ничего из этого не будет. Смолистая темнота, до рассвета далеко. Что-то тихонько потрески­вает в стене, под штукатуркой.

Поздно уже что-либо менять. То, что когда-то было важным, осталось на узком шоссе, в пере­полненном автобусе, волочащемся в колонне, переполненной беженцами. Все закончилось, когда пи­лот самолета ʺtomcatʺ нажал кнопку на рычаге, и снаряды 20-мм пушки стали пробивать тонкий ме­талл корпуса.

В себя она пришла на обочине, куда ее выбросило, когда автобус врезался в дерево. Со всех сторон слышались крики плененных, горящих живьем людей, тех, которым не повезло, которых не до­стали осколки. И тут крики утонули в рычании двигателей возвращавшихся истребителей, пилоты ко­торых явно были уверены, что поцарапанные автобусы используются для переброски войск.

Но, прежде чем близкий разрыв заново лишил ее сознания, среди воплей она все время слы­шала один-единственный голос и понимала, что уже через миг останется сама. А сейчас я тоже сама, подумалось.

- Ничего из этого не получится, - с безнадежностью в голосе повторила она. Я понимаю, что с его стороны это очень благородно: отдать кому-то пропуск в лучший мир… - Голос ее сделался более твердым. – Только этот пропуск не для меня! Это ведь не меня шведы желают забрать отсюда, чтобы я строила в Австралии новую родину для них. Я ведь никто.

Фродо покачал курчавой головой.

- Вот сейчас как будто бы его слышу, - устало произнес он. – Знаешь, он говорил то же самое. Только о себе. – Наконец-то он вытащил следующую сигарету, закурил. – Да перестаньте же наконец обма­нывать себя, притворяться… Подумай об этом… Кася…

- Маргаритка, - жестко поправила его женщина. – Каськи нет и уже давно…

Нет Каськи, она осталась там, на шоссе, рядом с сожженными остатками автобуса. Рядом с золой, в которую превратилась ее дочка. А имеется только лишь Маргаритка

Прямоугольник окна, перечеркнутый крестом рамы, начал светлеть. Мрак переходил в се­рость, уже можно было различить формы сваленных под стеной ящиков, повешенной на спинку хро­моногого стула камуфляжной куртки. Уже удавалось увидеть затуманенные, покрытые каплями влаги стекла.

Только здесь и сейчас. Только тут еще имеется цель, ради которой стоит жить. Только тут еще имеются те самые короткие мгновения. Мгновения… счастья? Она даже боялась так подумать. Нет, не могла. Где-то глубоко что-то торчало, словно угрызение совести, словно жесткий взгляд теней, что ушли в небытие. Ты сама уже не имеешь права на счастье. Счастье… оно было когда-то и давным-давно ушло.

Это же всего лишь секс. Только мгновения забытья. Ничего не значащие и ничем не связываю­щие. И для него – тоже, ведь по-другому иначе быть и не может.