Сентябрь

Маргаритка заснула под утро, прижимая к себе свернутый спальный мешок. Индеец подо­ждал, пока ее дыхание не успокоилось, стало ровным и ритмичным. Он поднялся тихонько, словно кот, прикрыл ее одеялом. Какое-то время глядел на то, как глазные яблоки движутся под веками. Ми­моходом подумал: а вот что может ей сниться…

В жизни бы не угадал.

Ей снилась степь с громадным массивом красной горной породы на горизонте.

Небо на востоке серело. Над головой Вагнера пролетели первые проснувшиеся птицы. Пора идти.

Ничего из всего этого не получится, подумал он, медленно идя по обочине. Она не послушает. Ведь для нее это только лишь мгновения забытья. Без каких-либо слов и деклараций.

То, что было важным, давно уже ушло. Осталось под развалинами, растрескавшимися облом­ками крупнопанельного дома; в той самой фазе войны, когда авиация союзников с хирургической точностью уничтожала стратегические цели, к которым явно причисляли и жилой дом на Урсынове[10]. Косвенные потери, неизбежные в ходе гуманитарных бомбардировок. В конце концов: имеет же ра­зумная бомба право на ошибку.

Существенным остается лишь настоящее. В котором нет места… счастью? Что-0то торчало где-то глубоко-глубоко, нечто вроде угрызения совести. А ты, Вагнер, права на счастье уже не име­ешь. Даже если тебе кажется, что это не так. Для нее ты ничего не значишь. Это всего лишь мгнове­ния забытья.

Он ускорил шаг.

Утро поднялось серое и туманное. Над Бугом вздымались испарения; мутная, несущая вымы­тый лесс вода поблескивала маслянистой поверхностью, которой не морщили порывы ветра. Только лишь за поваленными перекрытиями моста в Броке и заржавевшими столбами времененой перепра­вы образовывались водовороты; поверхность воды морщили круги: следы охоты судаков. Уклейки выскакивали в воздух широким веером, сбегая от зубастых пастей речных хищников, блестя капель­ками ртути над волнами.

Из леса донесся далекий, приглушенный отзвук взрыва: уменьшилась популяция сорок, а, воз­можно, Фонду придется принять под свою опеку еще одного ребенка без руки или, возможно, без глаз. Литовские поселенцы запрягали лохматых лошадок, готовясь выйти в поле, довольные уже тем, что удалось пережить ночь. Весьма немногочисленные, еще оставшиеся по деревням туземцы прята­ли обрезы, разделывали убитых браконьерским образом кабанов и серн.

В Оструви под заржавевшим БТР-ом лежал часовой в потертой шинели. Кровь уже впиталась в вытоптанный газон, застыв черными пятнами. Немногочисленные прохожие проходили мимо с без­различием; у покойника уже не было ни оружия, ни сапог, ни даже носок. Бледные, будто бы восковые ступни были измазаны грязью и свидетельствовали о том, что у часового вначале отобрали обувь, а только лишь потом ему перерезали горло. Не повезло пареньку, он являлся третьим документирован­ным случаем смерти на посту.

Самое обычное утро. Туман постепенно поднимался; на американской стороне, где-то на го­ризонте можно было увидеть столб черного, жирного дыма. На посту возле переправы простонал стартер, ʺбрэдлиʺ в окопе выпустил облако сизых продуктов сгорания из выхлопных труб. Как и каждое утро, нужно было подзарядить аккумуляторы, исчерпанные питанием приборов ночного видения.

Еще до того, как приползли тяжелые, темно-синие тучи, по небу прокатился гром. Едва замет­ный силуэт истребителя промелькнул высоко вдоль реки и линии разграничения. Истребитель при­надлежал русским, американцы не могли позволить себе шик ежедневной авиаразведки. «Предейто­ры» нужны были над пустыней.

И наконец, когда солнце поднялось выше, пришли тучи. А где-то около полудня начал падать снег – тихие, громадные хлопья, бесшумно кружившие в воздухе и тающие на земле. Самое обычное дело под конец августа.

С известиями было нелегко. Действовали лишь немногочисленные телевизионные станции, ретрансляционные башни и телекоммуникационные спутники, у которых еще имелось топливо, чтобы удержаться на своем отрезке геостационарной орбиты. Все еще действовала глобальная инфостра­да, но только лишь потому, что оказалась наиболее надежным средством коммуникации даже для обедневших, изо всех сил ищущих, на чем бы сэкономить, армий. Но вот спутников с телевизионными транспондерами не заменял никто, на это не хватало средств.

Функционировало радио. Смели пыль с древних длинно- и средневолновых мачт. Никто осо­бенно и не протестовал, даже меломаны, которые и так все скачивали из Сети в формате mp3. Сооб­щения передавались только лишь официальные. А, ну да, до сих пор еще действовал «Голос Амери­ки», но то, что на нем передавали, ничем не отличалось от новостей из Лодзи, столицы американской зоны.

Но не это было наибольшей проблемой. Поставки электроэнергии были ограничены обще­ственными зданиями, ратушей, русскими постами, казармами и пивной. Очередность отключений в случае падения напряжения тоже подчинялась очень строгим, освященным традицией правилам: ра­туша, русские военные объекты и пивная. Следует признать, что в пивной электричество отключали только лишь один раз. Но даже это закончилось возмущениями, в результате которых спалили два транспортера.

Так что специальная программа для пограничной зоны, высылаемая с передатчиков, вы­строенных за большие деньги сразу же после вторжения и установления сфер влияния, в большей мере попадала в пустоту. Последний в Оструви работающий телевизор находился в пивной и был на­строен на один из русских региональных каналов. Ну а русские давным-давно плюнули на пропаган­ду, транслируя различнейшую германскую порнуху, которую по кабелю пересылали из Кёнигсбер­га. Это было самым лучшим продвижением человеческого лица режима, если можно так сказать.

Американская программа поначалу завоевала верных зрителей, но со временем интерес упал, даже наибольшие сторонники культуры янки жаловались, что онлайн трансляции казней стано­вятся все более нудными, без каких-либо новых идей, сплошные тебе электрический стул, газ и уко­лы. Уж лучше было смотреть китайские фильмы на кассетах. Даже ответы на телетурнирах легко от­гадать, беглецу никогда не давали равных шансов, а марши мальчиков отличались ужасной затянуто­стью и неравномерным разложением напряжения.

Фильмы же о храбрых морских котиках пробуждали всеобщее веселье, в особенности же, с того времени, когда Кудряш посадил троих таких у себя на малине на цепь. За них никто не пожелал заплатить, так что вскоре он их выпустил, поклявшись всем и каждому больше в такие дурацкие раз­борки не влезать. Ведь даже за то, чтобы поглядеть на бравых «котиков» никто не давал и рубля.