– Ох уж эти мне раскаявшиеся грешницы! – тихонько хмыкнул прокурор, но судья его услышал и свел брови у переносицы.
«Я и не думала, что моя слепая ярость спадет с глаз, как пелена, и я пойму, что, возжелав смерти подруги, я перешла недопустимую черту. Бог с ней, с моралью! Но я внезапно осознала, что Ольга была права. Невероятное дело, но то, что она мне говорила тогда, в моем доме, вернувшись с поминок Ояра, было самой неприятной и горькой правдой, которую мне когда-нибудь приходилось слышать. Конечно, ослепленная горем, я не желала принимать ее разумных доводов. Мне важно было найти врага! Ольга для этого подходила идеально. Бывшая подруга моего любимого человека, которая посмела настаивать на своих чувствах после того, как получила отставку! „Как ей не совестно?“ – возмущалась я, забыв, что в свое время поступила еще хуже, закрутив свой роман с ее мужчиной прямо у нее за спиной. У нее хотя бы хватило мужества прийти и, глядя мне прямо в глаза, рассказать правду о том их последнем разговоре. Не она толкнула Ояра в машину, как мне хотелось бы думать. Вернее, мне было удобнее так считать. Это я заставила мчаться его по ледяной дороге в далекий город, нажимая все сильнее и сильнее на педаль газа. Если бы в свое время мне хватило мужества оставить супруга и начать новую жизнь, он был бы уверен во мне, и ничьи провокации не сорвали бы его с места. Вся моя трагедия заключалась в том, что НИКТО, кроме меня, не был повинен в гибели Ояра! Вылепив романтический образ из моих детских грез, я вдохнула в него жизнь своей книгой, заставила существовать: дышать, смеяться, любить. Я совершила невероятное! Я влюбила его в себя, заставила идти за мной, добиваться меня. Он готов был жениться на мне, дать мне свою фамилию и наших будущих общих детей, но я оказалась слишком слабой и нерешительной, побоявшись сломать свою унылую и размеренную жизнь, напоминающую вязкую трясину. Пока я вяло соображала, как мне поступить, жизнь не стояла на месте, набирая все новые и новые обороты. Подарив нам напоследок целую неделю счастья, она обрушила на меня свой карающий перст. Поздно! Все оказалось слишком поздно. А ведь могло быть иначе…
Все эти бесконечные „если бы да кабы“ сводили меня с ума, и я решила поправить то, что было еще возможно изменить. Обратиться к Ольге. Я ринулась в горный лагерь, почему-то считая, что Крапивина примет меня в свои объятия сразу же, как только я приду к ней с повинной головой. Но моя скалолазка всегда была крепким орешком. Кроме того, она так и не смогла простить мне письма, которое я отослала ей, сдав свою последнюю рукопись в издательство. „Скалолазка умерла, – писала я тогда, испытывая жгучее удовлетворение от своего гадкого поступка. – И ты, надеюсь, понимаешь, что я вычеркнула тебя из своей жизни. Последнюю главу прилагаю. Ты прочтешь ее раньше читателей“. Стоит ли говорить, какой ужас обуял меня, когда ко мне вернулась способность трезво соображать? Но роман был уже отдан в печать, и отступать было поздно.
Поздно… Опять поздно! Но я еще верила, что все можно спасти. С этой верой я и оказалась в горном лагере. Но Ольга не хотела меня замечать. Она смотрела сквозь меня, словно я вдруг стала пустым местом. Я не торопила события, надеясь, что она привыкнет к моему присутствию и сможет выслушать мое покаяние. В конце концов я не выдержала.
– Ольга, – сказала я ей, улучив удобный момент, когда рядом с нами не оказалось свидетелей. – Может, перестанем играть в эту треклятую игру? Ты же знаешь, зачем я сюда приехала.
– Не имею представления, – сказала она. – Быть может, теперь ты готовишь серию новых приключений, где главным героем будет скалолаз?
Я вздрогнула.
– Не будет в моей жизни больше ни скалолазов, ни альпинистов! Я бросила писать, Ольга, бросила насовсем. Меня больше не влекут горы. Мне не нужна слава. Мне даже больше не нужна любовь. Она у меня была, и я потеряла ее. Навсегда. У меня была дружба. И ее я сумела разрушить. Моя жизнь превратилась в лохмотья. Я как судно, потерявшее якоря. Меня куда-то уносит ветер, играя мной, как щепкой.
– Ну а я-то как могу тебе помочь?
– Останови меня, Ольга. Прошу!
Она посмотрела на меня и, резко развернувшись, зашагала прочь. Я не стала догонять ее. Но я видела ее глаза, когда она взглянула на меня в последний раз. В них больше не было ненависти…
В то самое утро, когда сама природа посылала людям последний привет уходящего лета, все должно было сложиться благополучно. С легким сердцем я бежала к скале, зная, что застану ее одну и у меня будет достаточно времени, чтобы вымолить у нее прощение. Тогда я еще не знала, что опоздаю. Дорога к Ольге заняла десять минут времени – и двадцать лет воспоминаний. Детство, юность, молодость… В том, что мы будем вместе до глубокой старости, не было сомнений. Я даже видела, как две маленькие старушки рука об руку идут по аллее, болтая обо всем на свете, как две шаловливые девчонки. Они подходили ближе, и я видела свое лицо – с морщинистыми щеками и седыми волосами, подстриженными „каре“. Казалось, я смотрю в зеркало на себя, постаревшую на тридцать лет. Ольгины же черты растекались во времени, теряя свою четкость, как отражение в воде, и, как я ни старалась, мне не удавалось представить себе Крапивину старой. Тогда я еще не догадывалась, почему…
Вы знаете, что я опять пришла слишком поздно. Слишком поздно, чтобы ей помочь. Меня опять окружила непроглядная ночь…»
Дубровская сидела перед экраном монитора. Перед ней было чистое белое поле, пустой электронный лист, на котором она должна была написать правду. Курсор мигал ей, как заговорщик, призывая скорее набирать нужный текст, но она все никак не могла решиться и нажать на первую клавишу.
Итак… Она выдохнула. Как это пишется? «Редактору. Последняя глава», – набрала она и задумалась. Ей никогда не приходилось писать художественный текст и тем более делать это от чужого имени. Перед ней лежала книга Данилевской. Она надеялась, что ей удастся скопировать стиль.
«Я долго думала, как мне жить после смерти двух самых дорогих для меня людей, и вдруг с ужасом осознала, что живу, как прежде, по инерции. Я опять в том же доме с геранями на окне, и со мной рядом тот же самый ботаник, так же тикают ходики в кабинете, и я по-прежнему пишу книжки. Словно ничего и не было. Словно то, что было у меня с Ояром, оказалось сказкой, которую я сочинила для издательства, или приятным легким сном в лунную ночь. А Ольга? Она мне тоже почудилась, раз даже ее смерть меня ничему не научила?
Что же должно произойти, чтобы я, наконец, отряхнулась, как после тяжелой болезни, и, собрав свои чемоданы, ушла в неизвестность? Мне казалось, что ничто не способно вырвать меня из моего сонного существования, но, наконец, свершилось!
Конечно, глава получилась маленькой. Вообще, если сказать честно, даже на эпилог не тянет. Но Дубровская не собиралась представлять свое творение на суд общественности. Ее послание должен был прочитать один человек. И совсем не редактор.
Была поздняя ночь, Диана уже давно спала. Павел сидел за своим компьютером в гостиной. В последнее время его замучила бессонница, и он, вместо того чтобы бесцельно валяться в постели, прислушиваясь к сонному дыханию жены, часами просиживал в крохотном закутке за шкафом, служившем ему чем-то вроде кабинета.
ebooksa