Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 2. Рискованная игра

Брайан Квок мучительно заворочался на матраце. Кожа была липкая, а темнота давила. Он смежил налившиеся свинцом веки и позволил себе вернуться назад к ней в то время, в то плохое время его жизни. Он вспомнил, как убеждал Братство, руководителя, говорил, что в Канаде от него будет больше пользы, чем в Гонконге, где он станет лишь одним из многих. Здесь, в Канаде, он единственный. Пройдет несколько лет, и он окажется на первых ролях в ванкуверской полиции.

Но все его доводы были отметены. Он с грустью понял, что руководители правы. Он понял, что, оставшись, в конце концов перешел бы на другую сторону, порвал бы с Партией. Благодаря знакомству с докладами канадской полиции о Советах, КГБ, ГУЛАГах у него уже появилось слишком много вопросов, на которые он не находил ответа, слишком много друзей, канадцев и националистов. Гонконг и Китай уже отошли в далекое прошлое. Здесь была Жанетта, он любил ее и ту жизнь, которую они вели, любил свою машину с форсированным двигателем и престиж среди равных себе по положению, для него они уже стали своими, а не варварами.

Руководитель напомнил ему о прошлом, напомнил, что варвары всего лишь варвары, что он нужен в Гонконге, где битва только начинается, где Мао еще не стал председателем Мао, еще не победил, еще сражался с Чан Кайши.

Он с горечью повиновался, как ни тяжело было что-то делать против воли. Он понимал, что он в их власти, и поэтому повиновался. Потом были четыре бурных года до сорок девятого, когда Мао одержал невероятную победу, в которую трудно было поверить. Затем он снова стал глубоко внедряться, в этом помогал его блестящий талант борьбы с ненавистной ему преступностью, которая была позором для Гонконга и пятном на репутации Китая.

Теперь в его жизни опять все стало хорошо. Его повышали по службе, англичане привязались к нему, уважали его как выпускника хорошей английской частной школы, который прекрасно говорит по-английски со свойственным правящим слоям акцентом и демонстрирует высокий класс во всех традиционно английских видах спорта, как все, кто входил в элиту империи до него.

«И вот теперь шестьдесят третий год, мне тридцать девять, и завтра… нет, не завтра, в воскресенье, в воскресенье гонки по холмам, а в субботу скачки, и Ноубл Стар – Ноубл Стар, или Пайлот Фиш Горнта, или лошадь Ричарда Квока, нет, Баттерскотч Лэсс Ричарда Квана, или аутсайдер Джона Чэня Голден Леди? Поставлю-ка я на Голден Леди – все до последнего пенни, да, все, что накоплено за всю жизнь, а еще свой „порше“, хотя это, конечно, глупость, но мне придется это сделать. Придется, потому что так велел Кросс, и Роберт с ним согласен, и они оба сказали, что я должен поставить еще свою жизнь, но господи боже, ведь Голден Леди прихрамывает в паддоке, а ставки уже сделаны, и вот они уже пошли и мчатся, давай, Голден Леди, давай ради Мао, пусть нависли грозовые облака и сверкает молния, давай, все мои сбережения и моя жизнь поставлены на твой паршивый, мерзкий, проклятый, о Председатель Господь, не оставь меня…»

Он уже глубоко погрузился в сон, и сны у него были скверные, наркотические, и Хэппи-Вэлли – Счастливая Долина – стала Долиной Смерти. Его глаза не почувствовали, как зажегся свет и распахнулась дверь.

Пора было начинать снова.

Армстронг смотрел на друга, жалея его. Свет был тщательно приглушен. Рядом стоял старший агент Малкольм Сунь, охранник и доктор из штата Эс-ай. Маленький, юркий, лысоватый, живой и вертлявый, как птичка, доктор Дорн измерил Брайану Квоку пульс и давление, послушал, как бьется сердце.

– «Клиент» в прекрасной форме, суперинтендент. В физическом плане, – сказал он с еле заметной усмешкой. – Кровяное давление повышено, сердечко частит, но это и неудивительно. – Он сделал соответствующие пометки в «истории болезни» и передал ее Армстронгу. Тот посмотрел на часы, записал время и тоже поставил подпись.

– Можете продолжать, – произнес он.

Доктор тщательно наполнил шприц. С превеликой осторожностью он сделал Брайану Квоку укол в ягодицу новой иглой. Не осталось почти никакого следа, лишь крохотная капля крови, которую он вытер.

– Ужин, когда скажете, – с улыбкой проговорил он.

Армстронг лишь кивнул. Охранник Эс-ай добавил в ведро немного мочи, и это тоже было отмечено в «истории болезни».

– Вот ведь додумался измерять уровень. Не ожидал от него этого, – прокомментировал Малкольм Сунь.

Инфракрасные лучи позволяли легко следить за малейшими движениями «клиента» через смотровые отверстия в светильниках на потолке.

– Цзю ни ло мо, кто бы мог подумать, что он лазутчик? Умница такой всегда был, ети его, умница.

– Будем надеяться, что бедняга не слишком, ети его, большой умница, – мрачно отреагировал Армстронг. – Чем быстрее он заговорит, тем лучше. Старик от него не отступится.

Остальные взглянули на него. Молодой охранник поежился.

Неловкую тишину нарушил доктор Дорн: