Гайдзин

Неожиданно для нее, он оказался не в постели, а в своем кресле. Красный шелковый халат, глаза странные. В ту же секунду какой-то инстинкт заставил ее насторожиться. Она, как обычно, заперла дверь и подошла к нему.

– Не устал, любовь моя?

– Нет и да. Когда я вижу тебя, у меня перехватывает дыхание. – Он протянул к ней руки, и она подошла ближе, сердце ее учащенно забилось.

Его руки дрожали. Он притянул ее к себе, начал целовать ей пальцы, руки, грудь. В первый момент Анжелика не сопротивлялась, наслаждаясь его обожанием, желая его. Она наклонилась к нему, поцеловала и позволила гладить и ласкать себя. Потом, чувствуя, что жар накатывает слишком быстро, она опустилась на колени рядом с креслом, наполовину разорвав его объятия.

– Мы не должны, – прерывисто прошептала она. Ее сердце стучало так же гулко, как и его…

– Я знаю, но мне необходимо, я так хочу тебя… – Его горячие дрожащие губы нашли ее губы, прижались к ним, ее губы ответили.

Теперь его рука гладила ее по бедру, разжигая все сильнее огонь в ее чреслах, потом эта сладостная мучительница передвинулась выше, еще выше, и Анжелике захотелось большего, но она погнала себя прочь от манящего края и опять отстранилась, шепнув: «Нет, chéri». Однако на этот раз он удивил ее, оказавшись гораздо сильнее, чем она думала, его вторая рука удержала ее в любовных тисках, голос и губы становились все настойчивее, убедительнее, ближе, ближе, но тут, забыв обо всем, он слишком резко повернулся, и боль сразила его.

– О Господи!

– Что случилось? С тобой все в порядке? – испуганно спросила она.

– Да, кажется, да. Господь Всемогущий! – Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, его пыл охладел, пронзенный сумасшедшей болью; ноющая же боль в чреслах осталась, и та, другая боль, казалось, лишь усиливала ее. Его руки еще держали Анжелику, еще дрожали от нетерпения, но сила ушла из них. – Боже, извини!..

– Не надо извиняться, дорогой.

Когда, благодаря судьбу, Анжелика почувствовала, что дыхание возвращается к ней, она встала и налила ему холодного чая, который он всегда держал подле кровати. Сердце ее еще не успокоилось, разбуженные чресла ныли и горели огнем, ей, как и ему, не хотелось останавливаться, но она знала, что должна остановиться: еще несколько минут, и она уже не смогла бы удержаться; ей было необходимо найти способ защитить себя, защитить его, защитить их обоих. Из глубины сознания поднялся голос, громко выкрикивающий литанию: «Мужчина никогда не женится на своей любовнице; ничего до брака – все, что угодно, после». Эти слова в нее вбивали с тех пор, как она могла понять их смысл.

– Вот, – пробормотала она, протягивая ему чашку.

Она опустилась на колени и долго смотрела на него: глаза закрыты, лицо в поту, халат тоже в темных пятнах. Через мгновение бо́льшая часть ее собственной тревоги и беспокойства растаяла бесследно. Она положила руку ему на колено, и он накрыл ее своей.

– То, что мы живем так близко, плохо для нас, Малкольм, – мягко сказала она, с нежностью глядя на него, любя его, но не будучи по-настоящему уверенной в своей любви. – Нам обоим трудно, chéri, я тоже хочу тебя и тоже тебя люблю.

После долгой паузы он с трудом произнес тихим, полным боли голосом:

– Да, но… но ты можешь помочь.

– Но нам нельзя, не раньше, чем мы поженимся, пока еще нет, мы не должны, не сейчас.

Вдруг вся боль и отчаяние сегодняшнего вечера, когда ему пришлось сидеть и на протяжении всего бала терпеливо смотреть, как другие обнимают ее в танце, вожделеют ее, а он едва в состоянии ходить, хотя месяц назад он твердо знал, что как танцор мог дать фору любому из них, вся эта невысказанная мука поднялась в нем и вздыбилась, как гребень волны.

«Почему не сейчас! – хотел закричать он ей. – Какое значение могут иметь месяц или два? Ради всего святого… ну хорошо, я приму это, да, замуж приличная девушка должна выходить девственной, или она блудница, я соглашусь, что джентльмен не должен настаивать на своем до брака, я принимаю это! Но, ради Создателя, есть же другие способы».