Гайдзин

– Идите к черту – словно вы и так не знаете! – Марлоу широко улыбнулся. – Послушайте, я выдвинут представителем от флота. Следующий танец мой, и я умру, но покажу этому охламону, что почем.

– Дьявольщина, вы счастливчик! А что за танец?

– Полька.

– О, вот это да – вы сами это устроили?

– Боже милостивый, нет! – Полька, пришедшая из народных танцев Богемии, была еще одним недавним дополнением к бальному репертуару Европы, все с ума сходили по этому зажигательному танцу, хотя он и продолжал считаться рискованным. – Он стоит в программе! Вы разве не заметили?

– Нет, так и не заметил, голова слишком занята другими делами, – радостно ответил Тайрер; его буквально распирало от желания рассказать кому-нибудь, какую он проявил изобретательность, и еще больше о том, что сегодня ночью, сразу же, как только сможет, он отправится через Мост в Рай в объятия своей возлюбленной, – жалея, что в обоих случаях с него взяли клятву хранить молчание. – Она танцует как мечта, не правда ли?

– Хей, юный Тайрер… – Это был Дмитрий Сыбородин, весь в поту и изрядно навеселе, с кружкой рома, зажатой в кулаке. – Я попросил дирижера сыграть канкан. Парень сказал, что я уже пятый, кто подходит к нему с этой просьбой.

– Бог мой, так он сыграет? – потрясенно спросил Тайрер. – Однажды в Париже я видел, как его танцуют, – вы не поверите, но девушки не надели никаких панталон совершенно!

– Я верю! – Дмитрий грубо хохотнул. – Но Ангельские-то Грудки их сегодня надела, да и показать бы их не испугалась, клянусь Богом!

– Эй, послушайте… – вспыхнув, начал Марлоу.

– По́лно, Джон, он просто шутит. Дмитрий, вы невозможны! Дирижер, конечно же, не осмелится?

– Нет, если только Малк ему не кивнет.

Они посмотрели в другой конец большой комнаты. Малкольм Струан сидел вместе с доктором Хоугом, Бебкоттом, Сератаром и некоторыми из посланников и смотрел на танцевальный круг, не сводя глаз с Анжелики, которая волною кружилась под чарующую, смелую, современную музыку, не оставлявшую равнодушным никого из них. Его ладонь лежала на тяжелой трости, золотая печатка посверкивала, когда пальцы легонько отбивали счет. На нем был вечерний костюм из гладкого шелка, рубашка с высоким воротником, кремовый галстук с бриллиантовой заколкой, его сапоги из прекрасной кожи были выписаны из Парижа.

– Жаль, что он все еще так немощен, – пробормотал Тайрер, искренне сочувствуя ему, но при этом благословляя свою удачу.

Струан и Анжелика прибыли поздно. Он передвигался с огромным трудом, сгорбившись, несмотря на все старания держаться прямо, помогая себе двумя тростями, принимавшими на себя его вес. Анжелика, лучась от счастья, держала его под руку. Их сопровождал доктор Хоуг, заботливый и всегда начеку. Его приветствовали громкими криками, еще громче приветствовали ее, затем, с облегчением опустившись в кресло, он поприветствовал своих гостей и пригласил разделить торжественный ужин, который был накрыт на столах.

– Но прежде, друзья мои, – сказал он, – прошу вас поднять бокалы. Я пью за самую прекрасную девушку в мире, мадемуазель Анжелику Ришо, мою невесту.

Гром поздравлений со всех сторон. Китайские слуги в ливреях подносили шампанское ящиками. Джейми Макфей добавил несколько радостных слов, и вечер начался. Вина из Бордо и Бургундии, особое шабли, очень любимое в Азии, коньяки, виски – все эксклюзивно импортировавшиеся домом Струана, – джин, пиво из Гонконга. Австралийские запеченные говяжьи бока, несколько барашков, зажаренных целиком, пироги с курятиной, холодная соленая свинина, окорока, картофель из Шанхая, запеченный и фаршированный поджаренным беконом и маслом, а также пудинги и шоколад, новый продукт, вывозившийся из Швейцарии. После того как остатки ужина убрали и из зала вынесли семерых упившихся гостей, Андре Понсен занял свое место за роялем, и оркестр заиграл.

С большой церемонией по отношению к Малкольму сэр Уильям попросил для себя первый танец. Следом за ним был Сератар, потом другие посланники – за исключением фон Хаймриха, который слег с дизентерией, – адмирал и генерал. После каждого танца Анжелику окружали разгоряченные, широко улыбающиеся лица, а потом, обмахиваясь веером, она возвращалась назад к Малкольму, восхитительная со всеми, но при этом неизменно внимательная к нему. Всякий раз, когда ее приглашали, она поначалу отказывалась и только через некоторое время давала ему убедить себя:

– Но, Анжелика, я люблю смотреть, как ты танцуешь, моя дорогая, ты танцуешь так же грациозно, как делаешь все на свете.

Сейчас он наблюдал за ней, раздираемый между счастьем и отчаянием, ужасно мучаясь своим бессилием.