По привычке Адамберг дошел до набережной Сены. В этом городе ему до крайности не хватало прозрачных вод Гав-де-По. Он спустился к самой воде и сел рядом с другими любителями прогулок и студентами, которые, так же как и он, побродив, присаживались отдохнуть. И так же как и он, подавленно смотрели на сотню всплывших брюхом вверх мертвых рыб, которых лениво несла серо-зеленая река.
Расстроенный Адамберг поднялся по лестнице и зашагал по набережной к Сен-Жермен. По дороге позвонил психиатру Мартену-Пешра – повезло, что он сумел запомнить такую фамилию, – с которым познакомился не так давно в связи с проведением экспертизы на дееспособность. Таких, как он, по первому впечатлению обычно называют просто жизнерадостными толстяками, однако этот бородатый мужчина с густой шевелюрой обладал бездонным умом, был настоящим ученым, невозмутимым и красноречивым, смешливым и печальным – в зависимости от обстоятельств или от того, какой стороной, пылкой или сумеречной, поворачивалась к миру его душа на очередном витке жизни.
– Доктор Мартен-Пешра? Это комиссар Адамберг. Вы меня помните? Экспертиза Франка Маллони.
– Конечно. Очень рад вас слышать.
– А мне хотелось бы с вами увидеться.
– Снова экспертиза?
– Нет, мне нужно узнать ваше мнение по поводу отшельниц, женщин, которые отрезают себя от мира.
– Которые жили в Средние века? Это не по моей части, Адамберг.
– Про Средние века у меня есть вся нужная информация. Я имею в виду наше время.
– Но отшельниц больше нет, комиссар.
– Когда мне было двенадцать лет, я с одной такой познакомился. Возможно, теперь и с другой.
– Комиссар, я один на один сражаюсь со слишком жирным бланкетом из телятины, и мне скучно, а я очень плохо это переношу. Я на площади Сент-Андре-дез-Ар, слева от табачной лавки.
– Буду через десять минут.
– Вам заказать еду? Я только что начал обедать.
– Спасибо, доктор, выберите мне что-нибудь сами.
Адамберг пробежал рысцой по набережным Турнель и Монтебелло, повернул на улицу Юшет и присоединился к толстяку доктору, который поднялся и приветствовал его с распростертыми объятиями. Адамберг помнил, что Мартен-Пешра всегда держался приветливо, в какой бы фазе ни пребывала его душа – темной или светлой.
– Треска под нормандским соусом – пойдет?
Адамберг не решился сказать врачу, что картина, которая только что открылась ему на Сене, отбила у него желание есть мертвую рыбу. Он улыбнулся и сел, а тем временем доктор наблюдал за ним с едва заметной озабоченностью.
– Отвратительное времечко, да? – спросил он. – У вас.
– Это все из-за расследования, которое забирается в самую глубину – и прошлого, и разума. Очень трудное дело, я сел в лужу.