«Девушка по городу шагает босиком, девушке дорогу уступает светофор…»
Пойдет.
Автобус останавливается, не давая песне дойти до логического завершения. Два квартала и вот она, вывеска Café «Maxim». Почему бы не Café «Maxim et Catherine»?
Катрин обошла здание и поднялась в дом через черный вход, откуда прошла в подсобку, которая служила им с Максимом спальней, гостиной, библиотекой, рабочим кабинетом и тренажерным залом. Разве что туалетом не служила — они ходят в служебный собственного кафе. А ванной и вовсе нет, моются в раковине ночью, когда весь персонал уже уйдет.
Оказавшись наедине с собой, Катрин сбросила сапоги и одежду в угол, не в силах даже аккуратно разложить все это, не то что развесить, и, оставшись в одном нижнем белье, упала на матрас. Отсюда почти не было слышно дождя — шум, доносящийся с кухни и из кафе, все перекрывал. В голове ее наступила какая-то пустота без мыслей, принесшая уныловатое спокойствие и равнодушие.
«Оля,
Ты не поверишь, но я тебе завидую. Да-да, лучше бы это я наглоталась воды в свой легочный мешок и умерла в мучениях. Тут творится настоящая жесть.
Наш любимый папочка выпил туалетную воду, которую мне подарила тетя Лена. С запахом розы в таком длинном фиолетовом флаконе. Но хреново не то, что духов больше нет. Плевать на духи. Хреново то, что он отпирается. Говорит, я сама истратила.
Больше всего бесит, когда тебе смотрят прямо в глаза и врут. Ненавижу. На той неделе он унес книжки. Думаю, продал, чтобы купить себе еще бухла. Я спросила, где книжки, а он смотрит невинными глазками, вы только посмотрите на него! Как мне делать уроки без книжек? Дебил.
Короче, он бесит меня, а я бешу его. Вот это семейка, да? Ему не нравится моя одежда и вообще мой вид. Его дело. Каждый имеет свое право на мнение, даже если этот человек дебил. Но зачем лить свое дерьмо мне в уши каждый день? Как будто я за вчерашний день забыла, что ему не нравятся мои волосы и то, как я крашусь.
Хорошо, что пользованную косметику никто не купит, иначе он бы и ее унес и продал.
Ты знаешь, откуда я беру деньги? Собираю бутылки, как бомжи. И еще разношу газеты. Оказывается, бумага может быть капец какой тяжелой. И ради чего надрываюсь? Ладно бы за идею. Но эти газеты дерьмовые, их никто не читает. Восемь страниц одной рекламы и колонка анекдотов. Сейчас весь мир такой — девяносто пять процентов потреб***ства и немножечко „ха-ха“ сверху. Написала в звездочках, потому что ты еще мала для таких взрослых слов. Вы на том свете взрослеете, или как?
Если нет, как обидно тем, кто умер младенцем! Все летают с арфами, а ты лежишь и гадишь под себя, прямо на облако. Ведь если младенцам дать крылья, они будут летать и гадить сверху на других ангелов. Младенцы же не умеют управляться с кишечником. Поэтому, очевидно, что у младенцев-ангелов крыльев нет.
Он отвлек меня посреди письма. Знаешь, о чем мы сейчас говорили? Точнее, Его Величество говорило, а мне полагалось слушать. Я ведь челядь, чье мнение не учитывается. Говорит, если я не покрашусь в нормальный цвет, он меня ночью побреет налысо. Вот это номер. Я сказала ему, что мне так будет даже лучше, убегу к скинхедам и буду у них сразу как своя. Несерьезно, конечно, но он поверил, завел свою шарманку „с кем ты связалась“, и т. д., и т. п… У него бзик, он думает, что я в дурной компании. Если бы он хоть раз посмотрел на что-то, кроме бутылки „Трои“ в витрине, он бы понял, что у меня не то что плохой, у меня вообще нет никакой компании! С кем мне водиться? В школе одни цивилы. Одна надежда, может, в универе будет нормальный народ.
Так вот, он говорит, чтоб я покрасила волосы в „нормальный цвет“. Вот чем моя жизнь станет легче, если я покрашусь? Он все равно найдет, над чем зудеть. Но, уважаемые знатоки, где мне брать деньги на краску? Ради зеленого или голубого цвета я готова потаскать тыщщу килограммов газет на собственном горбу, ради отстойного русого или каштана — нет, пусть сам раскошеливается. Но я, блин, не то что копейки от него уже несколько лет не видела, так еще и свои заработанные деньги прячу, чтоб не спер. Мне постоянно чудится сквозь сон, будто бы он меня поднимает, чтоб достать бабло из-под матраса.
Вот такие веселые глюки, а нормальных снов как не было, так и нет. Пойду учиться на психолога, может сама себя вылечу, ха! На психиатра у меня ума выучиться не хватит, а психологом может всякий дурак быть. Сидишь в кресле, киваешь и делаешь вид, будто что-то пишешь в тетрадку, а сама рисуешь каракули. А уж слушатель из меня после батиных монологов по три часа просто офигенный.
В школе тоже полно придурков. Приклеили жевачку к волосам. Заметила только дома, пришлось отстричь целую прядь. Не папочка ли их надоумил? Про то, что мои вещи все время портят, я уже молчу. Изрисовали мой белый пенал с черепами. Единственная, кстати, светлая вещь, и, видимо, последняя. Еще стебут то, что я ношу в школу пенал. Это типа некруто. Да, конечно, куда удобнее вываливать все ручки и карандаши прямо в сумку, потом искать по полчаса, а потом стрелять эти карандаши у Кати, которая (вот неожиданность), не теряет карандаши как раз потому, что носит пенал.
Ты вот думаешь, что за мелочи — пенал, жевачка… Это все фигня. Прелюдия к главной трагедии. У наших мальчиков отросли писюнчики, и они думают, что созрели. Иду домой со второй смены, на улице уже темно. Эти кричат мне: „Пошли трахаться!“ и гогочут, как кони. Выбила б все зубы, если могла. Они думают, что такой страшиле, как я, за счастье должно быть, если ей кто-то из жалости предложит. Видимо, я должна стать прожаренной солярием курицей с паклей убитых перекисью волос, чтобы это быдло меня начало уважать.
Я ничего им не ответила. Сделала вид, что ничего не слышу из-за музыки в наушниках. А как хотелось достать из сумки свечи, черепушки, зажечь прямо там, начать чертить пентаграмму и кричать по-латыни. Как бы я их напугала! Недалекие люди часто суеверны. Но в темноте они бы не разобрали, что я там такое делаю, да я и не решилась. И свечей и черепушек у меня с собой не было, если честно.
Но вот смотри, если что-то случится, у кого мне просить защиты? У алкаша, продающего мои учебники, а потом зудящего, что я стала хуже учиться?
ebooksa