— Это шутка? Ненавижу английский юмор. Фу, готовый порошок. Мне один черный парень говорил: кофе надо молоть самому. Должна быть эта штука… ручная мельница, — девушка забралась с ногами в профессорское кресло, обняв руками колени. Между худеньких ножек виднелась плохо выбритая промежность.
— Давайте так, — не оборачиваясь, произнес Толкиен. — Будем считать, что вы отчаянно трусите и поэтому ведете себя вызывающе. Тем самым вы пытаетесь сломать те сценарии разговора, которые вы успели сочинить. И, как всякий неумелый сочинитель, надеетесь выйти из положения, нагромождая аффекты. Оскар Уайльд был прав в одном: недостаток воображения — это грех. Я даже иногда думаю, что таков всякий грех. Во всяком случае, худшие вещи в мире порождены именно недостатком воображения. Например, фашизм. Или коммунизм. Или Реформация. Да и падение наших прародителей, если уж на то пошло, случилось по той же самой причине.
— Я вообще-то левая. — Девушка рассеянно водила взглядом по потолку. — Даже хотела сделать себе на сиськах татуировки. Вокруг каждого соска красная звезда. Здорово? Я думаю, это очень сексуально, — жалобно добавила она.
— Вы опять за свое, — профессор ловко убрал с огня турку с поднимающейся шапкой бурой пены. — Я же сказал, что нагромождение аффектов — это верный признак вялой фантазии, а в данном случае мне не хочется в это верить…
— Только не выгоняйте меня. Я никуда не пойду. — Девушка сжалась в кресле. — У меня проблема, я приехала поговорить с вами о ней, и я не уйду просто так.
— Ну разумеется, не уйдете. За этим вы и мокли под дождем, за этим и раздевались, за этим и вытирали ноги об эти свои штанишки. Кто же выбросит на улицу голую мокрую девушку? А в сумке, я так понимаю, лежит чистое и сухое? И складной зонт?
Девушка промолчала.
— Вы кладете сахар в кофе? Я не кладу. — Толкиен разлил ароматный напиток по чашечкам. — Успокойтесь, я вас не выгоню. Но оденьтесь все-таки. Я не ханжа, но я за соблюдение приличий.
— Нра-авственность, — забавно сморщила нос гостья. — Прили-и-ичия.
— Скорее уж здравый смысл и серьезное отношение к жизни. Наши предки, рыцари и разбойники, знали, что меч должен покидать ножны только в бою. Женское тело — тот же меч: оно создано Богом, чтобы поражать мужчину. В иное время его следует скрывать. Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы заняться, э-э-э, чем-то таким, для чего необходимо обнажиться?
— Бр-р-р! — девушка содрогнулась. — То есть я… ну это…
— Да-да, понимаю. У меня еще осталось сколько-то мужского чутья, чтобы понять, что вы девственница. То наивное бесстыдство, с которым вы показывали мне себя, это подтверждает. Хотя и не делает чести вашей изобретательности. Видимо, вам кто-то сказал, что старики безопасны, но при этом их легко шокировать. Вот, возьмите, — он положил сумку на подлокотник.
— А вы не очень-то вежливы, — огрызнулась гостья, держа открытую сумку за ручки и сосредоточенно вытряхивая себе на колени ворох разноцветного тряпья.
— Простите за бестактность, но вы тоже со мной не церемонились. Да, а где ваш автомобиль? Вы ведь приехали на автомобиле? Впрочем, наши местные нравы не успели испортиться окончательно. Скорее всего, вы можете не беспокоиться за сохранность своего имущества… Я, однако, никак не могу привыкнуть к женщинам за рулем.
— У нас без этого сложно жить, — пробормотала девушка, укутываясь в пушистый оранжевый халат. На ее ногах болтались мягкие тапочки-котята с коричневыми плюшевыми ушками.
— Вот теперь другое дело. Можно и разговаривать… Возьмите вашу чашку.
— Вы прям Гэндальф, — впервые улыбнулась гостья и сделала глоток. — И чисто тут… — девушка одним движением скинула груду тряпок прямо на пол. — И кофе волшебный! — она заискивающе улыбнулась.
— Скорее уж я похож на Шалтая-Болтая… Кофе как кофе. Всего лишь дополнительная ложечка харари и кое-какие специи. На самом деле в этом магическом искусстве я полный профан. Моя Лучиэль обращалась с туркой и кофейником не в пример ловчее…
— Лучиэль? Это что, ваша… ой! — девушка еле успела подхватить коварно сползающий с плеч халат.
— Эдит, — сухо пояснил Толкиен. — Моя жена. Она умерла.